Дверь в хранилище осталась приоткрытой, и про миллионы никто
не вспоминал. Со станции в приемную перенесли телеграфный аппарат, провод
протянули прямо через площадь. Раз в пятнадцать минут Варя пробовала связаться
хотя бы с Адрианополем, но аппарат признаков жизни не подавал.
Явилась депутация от местного купечества и духовенства,
умоляла дома не грабить и мечети не разорять, а лучше назначить контрибуцию —
тысяч этак в пятьдесят, больше бедным горожанам не собрать. Когда глава
депутации, толстый горбоносый турок в сюртуке и феске, понял, что перед ним —
сам легендарный Ак-паша, сумма предлагаемой контрибуции немедленно возросла
вдвое.
Соболев успокоил туземцев, объяснил, что контрибуцию взимать
не уполномочен. Горбоносый покосился на незапертую дверь в хранилище,
почтительно закатил глаза:
— Понимаю, эфенди. Сто тысяч лир для такого большого
человека — сущий пустяк.
Вести тут разносились быстро. Не прошло и двух часов после
ухода сан-стефанских просителей, а к Ак-паше уже прибыла депутация греческих
торговцев из самого Константинополя. Эти контрибуции не предлагали, но принесли
«храбрым христианским воинам» сладостей и вина. Говорили, что в городе много
православных, и просили не стрелять из пушек, а если уж очень надо пострелять,
то не по Пере, ибо там магазины и склады с товаром, а по Галате, еще лучше — по
армянскому и еврейскому кварталам. Попробовали всучить Соболеву золотую шашку с
драгоценными камнями, были выставлены за дверь и, кажется, ушли успокоенные.
— Царьград! — взволнованно сказал Соболев, глядя в
окно на мерцающий огнями великий город. — Вечная недостижимая мечта
русских государей. Отсюда — корень нашей веры и цивилизации. Здесь ключ ко
всему Средиземноморью. Как близко! Протяни руку и возьми. Неужто опять уйдем не
солоно хлебавши?
— Не может быть, ваше превосходительство! —
воскликнул Гриднев. — Государь не допустит!
— Эх, Митя. Поди, торгуются уже тыловые умники,
корчаковы да гнатьевы, виляют хвостом перед англичанами. Не хватит у них пороху
забрать то, что принадлежит России по древнему праву, ох не хватит! В 29-ом
году Дибич остановился в Адрианополе, нынче вот мы дошли до Сан-Стефано. Близок
локоть, а не укусишь. Я вижу великую, сильную Россию, объединившую славянские
земли от Архангельска до Царьграда и от Триеста до Владивостока! Лишь тогда
Романовы выполнят свою историческую миссию и, наконец, смогут от вечных войн перейти
к благоустройству своей многострадальной державы. А отступимся — значит, будут
наши сыновья и внуки снова проливать свою и чужую кровь, прорываясь к
царьградским стенам. Таков уж крестный путь, уготованный народу русскому!
— Представляю, что сейчас творится в
Константинополе, — рассеянно произнес д'Эвре по-французски, тоже глядя в
окно. — Ак-паша в Сан-Стефано! Во дворце паника, эвакуация гарема, бегают
евнухи, трясут жирными задами. Интересно, Абдул-Гамид уже переправился на
азиатский берег или нет? И никому в голову не придет, что вы, Мишель, явились
сюда всего с одним батальоном. Если б это была игра в покер, отличный мог бы
получиться блеф, с полной гарантией, что противник бросит карты и спасует.
— Час от часу не легче? — всполошился
Перепелкин. — Михаил Дмитриевич, ваше превосходительство, да не слушайте
вы его! Ведь погубите себя! И так уж залезли прямо волку в пасть! Бог с ним, с
Абдул-Гамидом!
Соболев и корреспондент посмотрели друг другу в глаза.
— А что я, собственно, теряю? — Генерал с хрустом
сжал пальцы в кулак. — Ну, не испугается султанская гвардия, встретит меня
огнем — отойду обратно, только и всего. Что, Шарль, сильна ли гвардия у
Абдул-Гамида?
— Гвардия хороша, да только Абдул-Гамид ее от себя
нипочем не отпустит.
— Значит, преследовать не будут. Войти в город
колонной, с развернутым знаменем и барабанным боем, я — впереди, на
Гульноре, — распаляясь, заходил по кабинету Соболев. — Пока не
рассвело, чтоб не видно было, как нас мало. И к дворцу. Без единого выстрела!
Вынесут мне ключи от Константинополя?
— Непременно вынесут! — горячо воскликнул
д'Эвре. — И это уже будет полная капитуляция!
— Англичан поставить перед фактом! — рубил рукой
воздух генерал. — Пока очухаются, город уже русский, и турки
капитулировали. А коли что сорвется — семь бед, один ответ. Сан-Стефано
захватывать мне тоже никто не дозволял!
— Это будет беспрецедентный финал! И подумать только, я
окажусь непосредственным свидетелем! — взволнованно молвил журналист.
— Не свидетелем, а участником, — хлопнул его по
плечу Соболев.
— Не пущу! — встал перед дверью Перепелкин. Вид у
него был отчаянный — карие глаза выпучены, на лбу капли пота. — Как
начальник штаба заявляю протест! Опомнитесь, ваше превосходительство! Ведь вы
генерал свиты его величества, а не башибузук какой-нибудь! Заклинаю!
— Прочь, Перепелкин, надоели! — прикрикнул на
рационалиста грозный небожитель. — Когда Осман-паша из Плевны на прорыв
пошел, вы тоже «заклинали» без приказа не выступать. Аж на коленки бухнулись! А
кто оказался прав? То-то! Вот увидите, будут мне ключи от Царьграда!
— Как здорово! — воскликнул Митя. — Правда,
замечательно, Варвара Андреевна?
Варя промолчала, потому что не знала, замечательно это или
нет. От Соболевской лихости у нее закружилась голова. И еще возникал вопрос: а
ей-то как быть? Маршировать под барабан с егерским батальоном, держась за
стремя Гульноры? Или оставаться среди ночи во вражеском городе одной?
— Гриднев, оставляю тебе моих конвойцев, будешь стеречь
банк. Не то местные разворуют, а свалят на Соболева, — сказал генерал.
— Ваше превосходительство! Михал Дмитрич! — взвыл
прапорщик. — Я тоже в Константинополь хочу!
— А кто будет Вагвагу Андгевну охганять? —
укоризненно прокартавил д'Эвре.
Соболев достал из кармана золотые часы, со звоном откинул
крышечку.
— Половина шестого. Часа через два — два с половиной
начнет светать. Эй, Гукмасов!
— Слушаю, ваше превосходительство! — влетел в
кабинет красавец-хорунжий.
— Собирай роты! Строить батальон в походную колонну!
Знамя и барабанщиков вперед! И песенников тоже вперед! Пойдем красиво! Гульнору
седлать! Живо! В шесть ноль-ноль выступаем!
Ординарец стремглав выбежал, а Соболев сладко потянулся и
сказал:
— Ну-с, Варвара Андреевна, или стану героем почище
Бонапарта, или сложу, наконец, свою дурную голову.
