Москва… Я еще помню, как по Яузе ходили буксирчики. И рыба в Яузе водилась… и обильнее всего почему-то у сумасшедшего дома им. Ганнушкина. Сейчас Яуза обмелела, грязная…
«Яуза!» – осенило меня. – Там же горбатые мосты! А если человек входит на мост с левого берега, а другой – с правого, они неминуемо встретятся. И на самом видном месте. И отступать будет некуда! Но какой именно выбрать: мост у Андроньевского монастыря довольно изящен, однако туда не заманишь. Мы же не можем уподобиться тем драматургам, в чьих пьесах в квартиры спокойно входят всякие-якие персонажи, в наше-то время – когда москвичи попрятались за железными дверями и не открывают даже родным и близким, если не видят их в «глазок». Мы не можем уподобиться режиссерам, в чьих фильмах оперативники, идучи на захват, громко разговаривают в гулких подъездах, а жулики передают чемоданчики с деньгами непременно в самых людных местах. Мы не можем, чтобы наши персонажи пили неразбавленный спирт стаканами, а потом легко произносили слово «идентификация». Нам надо где-то припарковаться, надо, чтоб был обзор для съемки и чтоб была возможность ненавязчиво увлечь Д. с того берега на этот. И чтоб не мешали пешеходы. У стадиона, где светофор, увлечь доступно, зато шастают прохожие; у строящегося жилкомплекса прохожих нет, но какого хрена он туда попрется? Есть мост, где пешеходы редки и мотивировать переход на противоположный берег реально, но сам мост какой-то неказистый, будто его проектировал не архитектор, а отставной фельдфебель.
Покумекав, выбрал горбача у МЭЛЗа. Еще недавно обветшавшее здание электрозавода в последние месяцы принарядилось; еще недавно выдували на заводе бутылки под игристые вина и водку, а теперь – не знаю что. Проезжая в центр мимо трамвайного депо и задворков Матросской Тишины, мне иногда казалось, что сейчас взбегут на мост две фигуры, мужская и женская, страстно обнимутся и будут поэтически стоять там, на изгибе…
Но фигур, ни мужских ни женских, я на том мосту никогда не видел. Были там однажды три фигуры: Яшка, я и Джек, когда шлялись по воскресным пустым переулкам, взошли, постояли, посмотрели в грязную, в мазутных разводах воду, и…
На обратном пути я рассказывал, какая Яуза была на моей памяти полноводной и что по ней плавали кораблики, но внимательнее всех меня слушал я.
– Место подходит идеально, – объяснил я по телефону Икс Игрековичу. – С двух сторон потоки машин, значит, никто из зевак не помешает, не сунется непредсказуемо в спектакль; перекрыть отход и запереть в ловушке – проще простого, и главное – всё на виду! А заманить поможет тот, кто нам помешал – Настя!
– Слишком хорошо, чтобы быть правдой, – сказал Икс Игрекович.
– Вы уже завтракали?
– Нет, а что?
– Когда позавтракаете, идея покажется замечательной! Я знаю по себе!
– Согласится ли Настя? А он… придет ли он на встречу, скорее всего посчитает нашу лазутчицу рядовой фанаткой.
– К фанатке на свидание не придет, – согласился я, – а если намекнуть на козни, готовящиеся против него, – прибежит. Самомнение падко на подозрение. А если еще подкинуть детали: на какой машине и куда он ездил с братвой, и про нашего Деда Щукаря, что он из тамбовских, а лучше – из ментуры…
– А?..
– А насчет Насти, и она – побежит, и не искупить свою вину перед Эдиком, а чтобы увидеть своего кумирчика, приблизиться к нему и его сладкой жизни, и, чем черт не шутит, – вдруг он осознает, что она – именно та, которую он искал всю жизнь! И тогда Ленки, Маринки и Таньки обалдеют!..
– Какие еще Маринки, Таньки?
– Ну, у нее же есть подруги, с кем она негласно соревнуется в достижении прекрасного. А что она предает его – она не будет думать, так же как не думала, когда предавала Эдика. У девиц такого сорта свои понятия о жизни, и напичканным книжными знаниями психологам никогда не понять их поступков!
– А вы, значит, понимаете?
– Я писатель – инженер человеческих душ!
– В общем-то, убедительно… и постановочно. А что она ему скажет, она же…
– Я напишу.
– А?..
– Напишу.
– Что напишете?
– А что угодно! Хотите эпиграмму, эпитафию… некролог?
– Ни в коем случае!
– И правильно. Потому что вам предстоит науськать Эдика, чтоб он провел подготовительную работу со своим секретарем, а текст я вам сегодня подкину.
– Кидайте, – согласился Икс Игрекович.
Предстояло все еще раз хорошенько обдумать! Случалось, что…
В детстве с другом Федей ходили по Москве фотографировали Большой театр, храм Василия Блаженного… Я говорю: «Это и на открытках есть, давай снимать что-нибудь красивое и неизвестное!» А неподалеку, на Садовом, особняк стиля «модерн»: за высоким забором. Залезли на приступочки, сфотографировали – вечером прибегает участковый: «Вы что наделали – это секретный дом КГБ!» Отобрал пленку. Решили передачу вести: вставили в приемник «Урал» микрофон – приемник в радиорозетку. В радиовещании днем часовой перерыв был, а по привычке, еще с военного времени, репродукторы люди не выключали, и в этот свободный час мы с Федей надумали вещать. Анекдоты рассказывали, погоду сами придумывали: пугали, что ураган будет, похолодание, домоуправа критиковали… Вечером прибежал перепуганный участковый Василий Андреевич Хоботов, кричит шепотом: «Что вы, идиоты, в политику лезете, вон же другие просто хулиганят!»
Для начала начертил схему, пунктиром отметил путь следования Насти и Д., крестиками обозначил секундантов, ноликами – дуэлистов. Гене соорудил новый монолог издевательский, Насте – шпаргалку: что сказать по телефону, что при встрече, как объяснить необходимость перейти по мосту. Расстарался на совесть! Чего стоит фраза Насти: «Я вас не люблю… ненавижу, когда вы уступаете свое место в искусстве, предназначенное вам свыше – людям менее одаренным. Лилипутам, которые, как Гулливера, вяжут вас своими тонкими веревками, сплетенными из корысти, зависти и неблагодарности!» Я не рассчитывал, что она все в точности выучит, но когда писал, руку остановить уже не мог.
А фраза нашего бретера: «Я готов простить все, я готов отдать все (кстати, оказалось – жуткий жмот!), но честь не отмоешь стиральным порошком „Ариэль“, как бы красиво он ни назывался!»
Ариэль – спутник Урана. «Ариэль» – роман фантаста Беляева… В 70-х годах названием завладел вокально-инструментальный ансамбль Ярушина, в 90-х это название официально зарегистрировал другой деятель песенной культуры. Ярушин сосредоточился и придумал: «Новый Ариэль», спрашивает: «Как?» Мы в Доме ученых выступали. Я говорю: «Такое название уже есть»
«У кого?!» – спросил он обескураженно. «У стирального порошка», – ответил я.
А фраза: «Замаранную честь можно отмыть только кровью, и я предпочитаю – вашу! Надеюсь, это не кровь труса, привыкшего смотреть из-за угла, исказив лицо жалкой и мерзкой гримасой клеветника!» В эти слова я вложил всю ненависть к тому гнусному типу, а может, их два? Или три? Кто уже не первый год заспинно пытается запятнать мое светлое имя, хотя такого прозрачного человека, как я, можно найти лишь, где еще не ступала нога человека.
