– Большой театр в реставрации, – напомнил секретарь.
– В реставрации… – проворчал режиссер. – У вас чего не хватишься, все в реставрации!
– Так это… двести уж лет ему…
– Да хоть триста! В Пизе одна башня падающая была – ее весь мир знал! А у вас у театра восемь колонн – значит, что?
– Сделать, чтоб все падали, – догадался секретарь.
– И причем в разные стороны! – уточнил режиссер.
– Там на фронтоне лошади, – подсказал бородач.
– Да, лошадьми сейчас не удивишь, – согласился режиссер.
– А если три «Мерседеса»! – подсказал самый молодой. – Или джип, «Вольво» и «Мерседес»?
– На сцене русского Большого театра?! Вы с ума сошли! – вступился за отечественную культуру председатель.
– Тогда «Ока»! – не унимался молодой. – Пять штук!
– Вот что, – решил на миг задумавшийся режиссер, – запрягите тройку. Русскую тройку: Зюганов, Жириновский и Явлинский!
– А кто ж погоняет эту… тройку? – насторожился председатель.
– Искусство, – нравоучительно объяснил режиссер, – великое театральное искусство в лице обнаженной девы! А лучше – двух! И целующихся!
– Вот еще вопрос, – напомнил секретарь, – мавзолей… одни предлагают вынести вождя, другие оставить…
– Вынести-оставить… – презрительно скривился режиссер, – живем в рыночно-демократических условиях, а мыслим все еще по-старинке! Поставить рядом гроб и со всех желающих полежать рядом с вождем брать большие деньги! В космос полететь турист платит 20 миллионов, а тут пускай 20 тысяч! А то устроили, понимаешь, на Красной площади каток! Покататься на коньках можно где угодно, а полежать рядом с вождем только здесь! Понятно?
– Да! – рявкнули все разом.
– Ну, тогда за работу, – благословил режиссер. – И я вам обещаю полный аншлаг!
О легкомысленном поступке автора
В начале 90-х встретил приятеля – давно не виделись, когда-то вместе начинали: мотались по редакциям, потом он литинститут закончил и как-то затерялся.
«Привет!» – «Привет!» – «Как дела?»
Я шел в концертный зал «Россия» денежку получить. Он говорит: «А я в гостиницу “Россия” к спонсору, пойдем со мной?»
Пришли – номер люкс, на столе много бутылок шампанского (все почему-то открыты) и огромный торт, частью отъеденный. Были в номере и еще люди, но они при нашем появлении как-то тихо исчезли.
Сам потенциальный спонсор, мужик некрупный, лет сорока, с внимательными, присматривающимися глазами, сидел в кресле у окна. Руки его лежали на подлокотниках, и я сразу заметил на пальцах две наколки, говорящие о двух тюремных сроках. Это меня не удивило, в богачах тогда были разные люди и относились они к артистам еще с почтением, смотрели как на небожителей, потом стали смотреть ровно, а сейчас свысока, как на вещь, которую могут купить.
Усадил нас потенциальный спонсор в кресла, спросил: с чем пришли? Вспомнив, предложил выпить – мы единодушно отказались. После чего приятель бодро и заискивающе стал пересказывать сценарий будущего фильма, что-то типа: один бандит украл миллион, другой хочет украсть у него, и т. д. и т. п.
Когда он закончил, хозяин номера спросил: «А что у вас?» Я решил пошутить и начал пересказывать пьесу Чехова «Чайка»: молодой писатель написал оригинальную пьесу, а мать его не понимает, денег ему не дает – он бедно одет, но ее тоже надо понять – она известная артистка, ей надо одеваться. Молодой писатель любит девушку, которая мечтает о сцене, а она влюбляется в известного, модного писателя, который живет с матерью этого молодого…
Приятель глаза вытаращил, а спонсор, смотрю, заинтересовался.
Ну, а я продолжаю, говорю – молодой писатель психанул по-молодому – чайку убил, а потом и в себя пульнул, но не до смерти. Хозяин номера подлокотники кресла сжал, говорит: «Да, бля, бывает!» А уж когда я рассказал, что у молодой девушки от модного писателя ребенок был и умер, что они расстались, – у него, смотрю, глаза повлажнели. Чувствуется, задела его за живое пьеса Антона Павловича. А я дальше рассказываю, как в дождь, в ветер пришла молодая актриса к усадьбе, молодой-то писатель думал к нему, простить ей все готов, он уж к тому времени печататься стал в журналах, а она – только чтоб посмотреть на пожилого, который опять приехал в усадьбу с матерью молодого…
Хозяин номера говорит: «Что ж она, сука, делает! Он же, бля, ее любит!»
«А она, – продолжаю я, – в дом даже не вошла – поехала дальше, говорит, я теперь чувствую себя актрисой настоящей». «А он что?» – спросил с надеждой хозяин.
«А у него, – говорю, – и без того на душе было неладно – не нравилось ему, как он пишет, а тут еще это… Пошел, – говорю, – и пока другие там в лото играли – застрелился».
«Вот, бля, как бывает в жизни! – подвел итог дважды, а может и трижды судимый потенциальный спонсор. – Молодой, талантливый и – никому не нужен! – Помолчал и сказал: – Интересная пьеса… только вот пускай молодой чайку не убивает».
«Почему?» – в свою очередь удивился я. «Чайка – хорошая птица, красивая, – объяснил он. – Пускай лучше убьет ворону!»
Хоть пьеса Антона Павловича и понравилась, от спонсорской помощи я мужественно отказался.
Вышли мы с приятелем из гостиницы, пошли через Красную площадь: октябрь был, день пасмурный… приятель молчал, думал о чем-то своем, а я… а я, только дойдя до Исторического музея, вспомнил, что шел в концертный зал «Россия», чтобы получить свои трудовые рубли.
Нет теперь ни гостиницы «Россия», ни концертного зала и нет таких спонсоров.
Опять Люся!
Алло, Люся, это я! Я проходил мимо военкомата, и меня в армию забрали! Люсь, они сказали, что это почетная обязанность каждого, кто не сбежал!
Не, Люсь, здесь возраст определяют так: кто служит второй год, тот дед, а мне тридцать пять, я – молодой! И должен чистить бляху так, чтоб блестела морда от усердия! Командир роты говорит: «Ты что – хочешь наряд получить?!» А у меня, Люсь, как раз штаны порвались, я думал, он мне новые даст, говорю: «Хочу!» Он кричит: «Объявляю вам три наряда!» Я говорю: «Ладно, я два старшине отдам!»
Потом, Люсь, мы ходили на стрельбы… сорок человек, вернулся – я один. Ну, дали мне автомат, говорят: «Стреляй!» Я говорю: «Боюсь!» Майор говорит:
«Представь, что кругом враги…» Ну, я и представил! И главное, он еще сказал:
«Целься в десятку…» Я и стал целить туда, где их не меньше десяти стояло. Хорошо, хоть никого не убил… Он кричит: «Ты почему в мишень не попал?!» Я говорю: «Так у меня же зрение: один глаз минус два, другой – плюс двадцать! Я когда один зажмуриваю, другим только небо вижу!»
