Между тем единственное, чем дед занят сейчас, – это поиски Льва, постоянные поиски Льва.
– Где Лев? – требовательно спрашивает он у Льва. – Позовите мне, пожалуйста, Льва.
С тем Львом, который перед ним, дед Антонио на «Вы». Наверное, того Льва, который перед ним, он воспринимает как… как медбрата или кого-нибудь в этом роде.
– Простите, я просил позвать Льва. Где Лев?
Было время, когда у Льва сохранялась еще надежда, что дед Антонио все-таки узнает его. «Это я – Лев», – говорил он, настаивал он, сердился он, кричал он, несколько раз, вот дурак-то, даже предъявив деду паспорт и прося сравнить фотографию на паспорте с его лицом. Но дед Антонио смотрел на Льва честными своими глазами и – не слышал. А переждав этот шквал аргументов, кивал, улыбался и снова с нетерпением повторял:
– Простите, я просил позвать Льва. Где Лев?
Однако иногда он прекращал поиски, потому что внезапно находил Льва.
– Лев, – говорил он, – где ты был? Я просил их позвать тебя, но они не звали.
– Кто «они», деда?
– Леночка… и другие.
Леночку-и-других, причем всех других, дед Антонио узнавал. И ни на минуту не терял. Ему казалось, что они – Леночка-и-другие – постоянно около него. А вот Льва никогда не было.
– Я был здесь, деда. Я и сейчас здесь.
– Ну, слава Богу, Лев, слава Богу. Я думал, что опять потерял тебя. Я все время тебя теряю. А мне нужно сказать тебе одну вещь. Я боюсь, что не успею. Спросите-скрипочку-мою… Слушай меня, пока я не сбился.
На этом месте он всегда сбивался – и опять начинал искать Льва. Потому-то Льву так важно и было поймать момент, пока дед Антонио не подошел еще к своему «мне нужно сказать тебе одну вещь». Если Льву это удавалось, деда Антонио – прежнего, нормального деда Антонио – могло хватить и на час, и на два, и даже, например, на всю первую (но никогда – на вторую) половину дня. Продолжительность такого состояния зависела от темы разговора. Дед Антонио мог часами говорить о фокусах – то есть как раз о том, чего Лев добивался от него всю свою жизнь, но никогда не получал, – хоть о конкретных фокусах, хоть о фокусах вообще. Лев выводил его на эту тему – и дед говорил, говорил, говорил… да только Лев не слушал. Теперь ему уже было не нужно о фокусах. Теперь, когда дед Антонио мог каждую минуту… – Лев, Лев, не ходи на ту сторону слова!.. – разговоры о фокусах казались неуместными, несвоевременными, никчемными.
– Ты запоминаешь, Лев?
– Я запоминаю, деда!
Дед Антонио, слава Богу, не заставлял его повторять то, что он запоминал… – и что сначала действительно пытался запомнить, даже записать! Однако вскоре Лев оставил эту затею, потому как не было, не было в нем – внутри у него – ничего, кроме андерманир штук. Не было памяти. Не было сил. Не было терпения. Один андерманир штук – главная тайна Льва. Его собственный андерманир штук – единственное, что принадлежит ему в этом мире.
С дедом Антонио ничего не случится, пока Лев лечит его этим лекарством – андерманир штук. Одну ложечку утром, натощак, около семи, дед рано просыпается:
А вот, господа, андерманир штук – хороший вид, город Палерма стоит, барская фамилия по улицам гуляет и нищих тальянских деньгами оделяет.
Вторую – сразу после завтрака, в восемь:
А вот, извольте видеть, андерманир штук – другой вид, Успенский собор в Москве стоит, своих нищих в шею бьют, ничего не дают.
Третью ложечку – перед тем как Льву на работу уходить (ему к одиннадцати):
А вот андерманир штук – другой вид, город Аривань стоит, князь Иван Федорович въезжает и войска созывает, посмотри, как турки валятся, как чурки.
Четвертую ложечку – до обеда (Лев успевает с работы прийти разогреть деду еду), в три часа дня:
А вот, государыни, андерманир штук – еще один вид: в городе Цареграде стоит султан на ограде. Он рукой махает, Омер-пашу призывает: «Омер-паша, наш городок не стоит ни гроша!» Вот подбежал русский солдат, банником хвать его в лоб, тот и повалился, как сноп!
Пятую ложечку – перед выходом на работу, в четыре:
А вот, друзья, андерманир штук – город Вена, где живет прекрасная Елена, мастерица французские хлебы печь. Затопила она печь, посадила хлебов пять, а вынула тридцать пять. Все хлебы хорошие, поджарые, сверху пригорели, снизу подопрели, по краям тесто, а в середине пресно.
Шестая ложечка – натощак перед ужином (Лев уже опять дома: он до семи работает), в половине восьмого:
А вот, господа, андерманир штук – город Краков. Продают торговки раков. Сидят торговки все красные и кричат: раки прекрасные! Что ни рак – стоит четвертак, а мы за десяток дивный берем только три гривны, да каждому для придачи даем гривну сдачи.
И, наконец, седьмая ложечка – в десять:
А вот андерманир штук – город Париж, поглядишь – угоришь, где все по моде, были б денежки в комоде, барышни на шлюпках, в широких юбках, в шляпках модных, никуда не годных. А кто не был в Париже, так купите лыжи: завтра будете в Париже.
А на ночь, на каждую ночь, между одиннадцатью и двенадцатью – андерманир штук полностью.
И по ночам – если дед Антонио просыпается и Льва зовет: столько раз, значит, сколько зовет.
Все это не вслух, разумеется. Все это, разумеется, в сердце своем.
Лев знал, что держит деда Антонио – он. Несколько раз возил его в поликлинику на обследования, несколько раз врачи приходили сами – по одному или по два. И никто из них не понимал, что происходит с болезнью деда. Один Лев понимал – все.
Причем понимал тоже не вслух. Понимал тоже в сердце своем.
Нет, он не то чтобы приговорил деда Антонио к вечной жизни… но дед Антонио просто не должен был, просто не мог – сейчас: слишком рано, слишком рано… – Лев, Лев, не ходи на ту сторону слов!
И он поднимал глаза к небу, смотрел на облака – и произносил:
– Мы так не договаривались.
Он не знал никаких молитв, но у него был андерманир штук. Не молитва, нет, ни Боже упаси: стишок-не-стишок, прибаутка-не-прибаутка… не поймешь что, одним словом. Да и неважно, что. Но это действовало, Лев знал. Нужно только было соблюдать расписание, потому что один раз пропустить андерманир штук или даже просто опоздать – и тогда все напрасно. Тогда уже не догнать этого ручейка: ты в Вене – он в Кракове, ты в Кракове – он в Париже! Но пока все в порядке… в порядке и будет: Лев не может забыть расписания – что бы ни происходило вокруг.
Впрочем, происходить ли происходящему, – это тоже зависело от Льва. И более злой собаки, чем Лев, не было ни у одного хозяина на свете. Он подпускал к деду только троих доверенных: Леночку, Константинваныча и Петю Миронова. Причем никто из них не знал правды. Знали только, что у деда Антонио случился инсульт и что теперь дед поправляется.
