– Я на живописи учусь… – виновато сказала она Льву, – поэтому так… а то тут многие кто на дизайне, кто на реставрации: просто чтоб Вы знали… Это только так, этюды, я их тут неподалеку делала, в Марьиной роще.
Картины так и назывались «Марьина роща. Этюд 1», «Марьина роща. Этюд 2» и «Марьина роща. Этюд 3». Сверху – надпись: «Е. Литвинова».
– У меня Марьиных рощ множество… – торопясь, объясняла она, – эти даже и не самые лучшие, просто что под руку попалось. Вы можете не говорить ничего, если не нравится. Ой, и если нравится, – спохватилась она, – тоже можете ничего не говорить!
Лев уже некоторое время не слышал Лизы. Он смотрел на ее акварели и понимал только одно: они были странными. Городские пейзажи, все три: дома, люди, автомобили, – в катастрофически сложном нагромождении друг на друга… даже непонятно, как Лиза вообще могла сохранить суверенность каждого отдельного изображения, как у нее все не стеклось вместе – не превратилось в перламутровую воду, не сбежало с бумаги.
– Очень много… слоев, – сказал Лев, даже не подумав, как это может прозвучать. – Или это у меня глаза дурят.
– Видите, да? – обрадовалась Лиза. – Терпения, знаете, сколько требовалось – сто раз дожидаться, чтобы все как следует высохло!.. Но такой уж это район – или только мне кажется, что такой. Что улицы сквозь друг друга проступают, просвечивают… ну, что одни улицы прямо по другим проложены – или что в каждой улице много других улиц, зданий, пешеходов. А то все считают, что Марьина роща-район не населенный! По-моему, наоборот – перенаселенный… Но я это сама только тогда увидела, когда на этюды туда пошла: села на какую-то приступочку, перед собой посмотрела – и все как начнет слоиться перед глазами, словно у меня астигматизм… это, знаете, когда ось смещена? Все двоится, троится, четверится… мне ужасно хотелось, чтобы это было видно, – видно?
– Видно, – сказал Лев, усмехнувшись. – Особенно моими глазами. И… знаете что, Лиза, – нам терять друг друга никак нельзя.
– Знаю, – кивнула Лиза, не глядя на него, а глядя на «Марьину рощу. Этюд 2». – Нельзя.
37. ВТРОЕМ
– Он пьяный, у него руки трясутся!
Нет, конечно, она права. Не надо ее туда водить больше. Надо либо другого учителя, либо в музыкальную попробовать… ух, это сколько ж денег-то теперь потребуется? У меня, небось, и десятой части нет.
– Хорошо, хорошо, Настя, довольно. Я схожу к Павлу Андреевичу и расскажу ему…
– Ничего не рассказывай только, мам! Мне его жалко, он такой… такой волшебный, я так его люблю-у-у-у! – Настя заревела, как маленькая корова. – Только я не могу все это видеть: он пьет вино, а потом засыпает – и скрипка прямо на пол падает… я все время боюсь, что не поймаю! А она дорога-а-ая, он сам говорил!
Маша пришла к Пал Андреичу в субботу, в половине девятого утра. Он явно проследовал к двери прямым – относительно прямым – путем непосредственно из постели, однако по дороге успел хватануть рюмочку какого-то дрянного вина. Пахло от Пал Андреича этим дрянным вином – когда он лобызаться полез.
– Машенька, душа моя… случилось что?
– Пьянствуем, дядь Паш?
– Да как всегда… чего ж нового-то?
– Нового – что все больше ведь пьянствуем… – вздохнула Маша, поддерживая Пал Андреича под локоть и направляя в сторону гостиной.
– Куда ж Вы меня… в пижаме такого… погодите, я хоть халат накину.
Халат оказался несвежим – в общем-то, просто грязным.
– Это от газет, – защитился Пал Андреич, – я в нем газеты читаю, там краска типографская… мажется, сволочь, оттого и вид такой, но халат стиранный, если что…
– Дядь Паш, милый, Вы не знаете ведь, как мы все Вас любим…
– Знаю, душа моя… а я-то, я-то!
У Маши не было сил начать говорить о том, зачем она пришла.
Путь слезы – одной-единственной – по сухой щеке Пал Андреича был еще виден, но сама слеза пропала в вороте халата.
– Вы чего, дядь Паш?
Ах, Машенька, Машенька… что он мог рассказать ей? Про то, как погиб ее отец – навсегда уйдя туда? Про то, как сам он скоро уйдет туда же, потому что долго уже он терпел и отговаривал себя – годы… но нет больше возможности терпеть – с картой-то в руках! А безнаказанно туда не ходят – вспомнить хоть того же славного фокусника. Фокусник и правда славный был, первоклассный, да только давно уже его, небось, нет. Пал Андреич звонил – не раз, не два, не три… – и на Усиевича наведывался, в дверь стучал – разве что соседей не расспрашивал. Там ведь внук остаться должен был, Лев… но не отвечал никто. Не судьба. Про это, Машенька, тебе рассказать? Посеять смуту в и без того смущенном сердце твоем?
– Старый я, Машенька. Скоро к папе уйду твоему… той же дорожкой.
– Какой той же… когда та неизвестно где? Без вести пропадете?
– Без вести пропаду, – согласился Пал Андреич и потянулся за бутылкой и рюмкой.
– Потому что пьянствуете Вы много… – Маша изо всех сил обняла его за плечи, различив старый-старый запах дорогой-дорогой туалетной воды: это она подарила ему когда-то флакон… «Красный кафтан» назывался, от Герлена, – один ханыга на работу принес и за бесценок продал – в волшебные-восьмидесятые. Она думала, подделка, оказалось – настоящие!
А говорит, халат стирал…
– Красный Вы мой кафтан, – сказала она Пал Андреичу в спину, – не пить бы Вам столько, а?
– Да я не много ведь пью, просто часто…
В общем, ничегошеньки из их разговора не вышло. Под конец Маша наврала как могла, что, дескать, раскапризничалась Настя, не хочет больше на скрипке учиться и на занятия ходить.
– Ну и правильно, – сказал Пал Андреич, – что – скрипка? Баловство одно… божественное одно баловство. Совсем-совсем-совсем не ко времени… не к этому времени, Машенька. Скоро такое происходить начнет, только успевай-поворачиваться! Не мучьте ребеночка.
На том и порешили, стало быть.
– Ну, что, старый, допился? – спросил себя Пал Андреич, проводив Машу и проследив, как она, оборачиваясь на его окно и махая красной варежкой, уходит по двору. – Дети малые и те боятся тебя уже, эх-ма!
Но карту, подробную карту Москвы, так и недосоставленную Машиным отцом, надо было отдать в хорошие руки. И получалось – по всем здравым доводам получалось, – что руки хорошие имелись только у одного человека. Причем у человека, которого он никогда не видел и не знал, увидит ли. Только имя его знал – Лев.
Через какое-то время Пал Андреич прочитал, правда, в случайной одной газете – и его прямо как током под сердце ударило, – что «существует наконец полная карта Москвы». Такая прямо и была формулировка – не очень, честно сказать, понятная… да просто и совсем непонятная: что значит «существует наконец» – где существует, с каких пор существует? Заново составленная, что ли, и изданная миллионным тиражом – или как? «Существует наконец»!.. Словно вся Москва сто лет знала, что до сих пор не было только полной карты, словно вся Москва давно изводилась: карт Москвы, дескать, навалом, а вот полной нет как нет… когда же, когда начнет «существовать» эта полная карта Москвы? Тут картографы наконец смилостивились и, идя навстречу пожеланиям трудящихся, разработали, стало быть, полную карту Москвы. И – шлеп на прилавки магазинов!
