– Не знаю, – ответил Ратнер, не добавив, что Коле Петрову он не верит: не верит ничему, им произносимому.
– Тут вот какое дело, – начинал расходиться Коля Петров, – филологический анализ текста всегда предполагает обращение к суггестивному потенциалу, заключенному в литературном произведении.
Ратнер заскучал сразу и сразу же – отключился. Сейчас Коля Петров употребит некоторое количество неуместных именно в данном разговоре терминов (так он делает всегда), после чего сочтет вопрос решенным.
– Мне не нравится, что у тебя такая физиономия, будто я говорю глупости, – прервал объяснения Коля Петров. – Во-первых, ты и вообще склонен относиться к филологии высокомерно, хотя наука это серьезная. Во-вторых, ты с твоим образованием на пушечный выстрел к соответствующей проблематике приближаться не должен, а приближаешься… я же ничего тебе не говорю, правда?
Ратнер устало вздохнул: нет, Коля Петров обнаглел уже просто окончательно. Как бы там ни было, но это он, Борис Ратнер, а отнюдь не Коля Петров с его филологическим образованием – директор Академии Тонких Энергий. И надо наконец расставить все точки над «i».
– Вот что, Коля, – сказал Ратнер. – Сейчас ты на некоторое время замолчишь и будешь слушать меня. Мое образование, образование физика, дает мне не в пример больше прав «приближаться», как ты это называешь, к соответствующей проблематике, чем твоя филология, – так что раз и навсегда заруби это себе где-нибудь. Заведовать кафедрой суггестологии ты можешь только в одном случае: если я соглашусь закрыть глаза на твое образование и вопреки ему разрешу тебе заведовать. А убеждать меня в том, что ты и есть наиболее пригодная кандидатура, ни к чему совершенно, понятно? Ты лучше себя в этом убеди.
Тут Коля обиделся и понес совсем какую-то ахинею насчет апеллирования к читателю через подтекст, условности вербальных средств коммуникации и многоплановости мыслеобразов. Ратнер не слушал его. Он думал о том, насколько большой ошибкой будет пойти Коле навстречу. И получалось у него, что гораздо большей ошибкой будет отказаться от предложения Коли, поскольку в этом случае доступ к кондукторам, из которых Ратнер собрался комплектовать преподавательский состав академии, окажется для него закрытым. А больше преподавателей брать негде.
– Значит, так, Коля, – оборвал он его умствования. – Считай, что с данного момента ты завкафедрой. Считай, что это подарок – тебе от меня. И довольно уже аргументов.
Ну, и… преподавательский состав был академии отныне обеспечен. Причем, какой преподавательский состав! Будь у штурвала не Ратнер, а в той или иной степени талантливый или, по крайней мере, совестливый человек, цены бы этому учебному заведению не было. Согласие на работу в академии дали и легендарный дальновидец И. С. Устинов, тончайший практик в области дистанционного считывания информации, и ведущий специалист в области мантики О. С. Вилонова, которую – из-за различения ею в состоянии транса до десяти голосов – называли Вавилоновой, и П. С. Крутицкий, все семьдесят с лишним лет жизни странствовавший в духе, и биоэнергетик милостью Божьей А. А. Струнк, эниолог с мировым именем, – всего около двадцати учителей в самом безукоризненном смысле этого слова. Что побудило их откликнуться на предложение Коли Петрова, знал только Бог – и, может быть, они сами, но неисповедимы пути Господни, и неисповедимы пути мастеров.
Заведование кафедрой экстрасенсорной перцепции было поручено И. С. Устинову, кафедру биоэнергетической поддержки возглавил А. А. Струнк, и только на кафедре гипноза и суггестии воцарился непонятный Коля Петров, который, кстати, втайне считал, что, поставив под удар свое реноме, совершил подвиг во имя науки. Тут он, впрочем, сильно перегибал. Во-первых, никакого реноме у него так и так не было, а во-вторых, единственная его заслуга состояла в том, что он оповестил нескольких кондукторов из НИИЧР о заинтересованности в них академии. Об академии, вообще говоря, они вполне могли бы узнать и без его помощи. Любому понятно, что, если сотрудников засекреченных научных учреждений и не рекомендуется трудоустраивать за пределами данных учреждений, то запретить этим сотрудникам иметь вторую работу где бы то ни было, разумеется, не может и сам Господь Бог. К тому же, Коля попросил, чтобы никто из них не ссылался на него как на источник информации, но, между нами-то говоря, кому бы это нужно!
На момент поступления на работу в академию кондукторы не были знакомы друг с другом лично – это Коле Петрову, может, и стоило бы поставить в заслугу, но в заслугу, скорее, перед НИИЧР, чем перед академией. Стало быть, Коля Петров ничем и не рисковал, сводя кондукторов вместе, – особенно если принять во внимание тот факт, что каждый из них в свое время дал подписку о неразглашении сотрудничества с НИИЧР. Общего прошлого и общего же секретного настоящего кондукторам, получалось, обнаружить не предстояло. Впрочем, конечно, с их-то способностями…
А насчет Коли Петрова в качестве заведующего кафедрой гипноза и суггестии все было ясно с самого начала: основным местом работы для него по-прежнему оставался НИИЧР – кафедра требовалась ему исключительно как украшение. Впрочем, сотрудники кафедры, тут же и раскусив, с кем они имеют дело, предприняли все необходимое для того, чтобы украшение воспринималось завом как совершенно естественное и не требующее никаких забот о себе. На кафедре считалось, что, чем реже зав вынужден будет появляться на работе, тем лучше и для него самого, и для сотрудников, и для студентов.
Правда, вот со студентами все было не сильно хорошо. Первый набор в школу Бориса Ратнера оказался совсем слабым: обучение объявлялось платным, а платить в середине девяностых могли преимущественно те, кто не мог ничего другого. Уже через пять-шесть месяцев половина студентов отсеялась, половина второй половины, продолжая приходить на занятия, начинала подумывать о том, что насмешки друзей и родственников над выбранным ими учебным заведением, скорее всего, закономерны и что пора уже, видимо, заплатить за что-нибудь менее экзотическое. Надо сказать, учителя, увидев, что коридоры академии быстро пустеют, облегченно вздохнули все как один: перспектива воспитания экстрасенсов сотнями была единственным, что омрачало их – в принципе, лучезарное – существование здесь.
Сам Ратнер в аудитории пока не был: он убедил себя, что готовится к «главным боям» и что главные эти бои впереди, где-нибудь к третьему курсу, а с новобранцами ему, дескать, и говорить не о чем. Такая стратегия объяснялась отчасти еще и тем, что стеснялся он своих выдающихся подчиненных – известных, как оказалось, не в близких ему эстрадных кругах, а в далеких от него научных. В научные же круги ему хода не было: оставалось только заниматься администрированием учебного процесса да удивляться, почему это здесь, в академии, его телевизионная популярность не возбуждает никого, кроме и так возбужденных от природы сотрудников бухгалтерии. Впрочем, у Ратнера хватало ума ими и довольствоваться, с завистью наблюдая за тем, как легкое облачко студентов вьется и вьется возле то Устинова, то Вилоновой, то Крутицкого, то Струнка… любимых студентами до обожания, а сотрудниками бухгалтерии и замечаемых с трудом: э-э-э, Крутицкий… это такой дедушка в панаме?
