А тут – на тебе…
Заглянув в словарь уже после разговора с мамой, Тильда – не без трепета все-таки – прочитала, что «последить» по-русски действительно, слава Богу, не означаетспрятавшись-в-кустах-понаблюдать-за-чьим-либо-поведением, а означает всего-навсего «позаботиться»(!), и сразу же принялась готовиться к описываемому глаголом действию, причем готовиться усиленно, то есть не одна, а вместе с мужем, тоже весьма обрадованным предстоящей встречей: для Гюнтера это был ничуть не менее дорогой гость, и они с гостем совершенно определенно симпатизировали друг другу.
Наконец позвонил и сам гость, сразу после приветствия одним махом попытавшись снять с Тильды все приятные заботы, но Тильда была непреклонна: «Я обещала маме». Иными словами, встреча оказывалась неминуемой – к радости если и не гостя, то, во всяком случае, Тильды и Гюнтера. Осталось только уточнить по телефону время прибытия поезда: все расписания на время бесчинств вулканического облака, понятно, были отменены.
Тильда встретила его на маленьком вокзальчик Рёдекро – как в те далекие дни, когда он, уже работая в Копенгагене, все еще часто наведывался в Ютландию.
– Здравствуйте, кожа да кости! – подготовленно блеснула она устойчивым при любых, как ей показалось, обстоятельствах русским оборотом, и они перешли на общий для них немецкий.
– Ты налегке, – Тильда удивлялась отсутствию багажа. – Из Копенгагена, помню, и то обычно был с поклажей…
– Разве?
– Что значит – «разве»? Каждый раз с чемоданом, а то и с двумя! Кстати, мама сказала, что ты и сейчас с чемоданом, причем тяжелым…
– Ну, если мама сказала… – он не дал Тильде договорить, – …если сама мама сказала, тогда делать нечего, будем поддерживать для мамы эту версию: я с тяжелым чемоданом!
– А… а зачем маме такая версия? – с большим трудом вмешиваясь не в свое дело, спросила Тильда.
Он пожал плечами:
– Наверное, так ей спокойней. Но сама-το подумай: ехать на перекладных с тяжелым чемоданом… нет уж, увольте: я не самоубийца.
«Маме опять наврал, – подумала Тильда. – И опять, небось, думает, что – во спасение».
А вслух сказала:
– Ладно, будем поддерживать версию. У меня просто мелькнула мысль, что чемодан украли.
– Да кому он нужен, Тильда! Он и мне самому не нужен. Мне всего и требуется, что расческа да зубная щетка. Omnia mea…
– Ой, маме-το позвонить бы – что мы встретились и все такое, – на полпредложении перебила его Тильда, молча удивляясь тому, как много своих же собственных правил коммуникации она за такую короткую встречу уже успела нарушить.
Он, не сопротивляясь, позвонил – это и сказав: «Мама, мы с Тильдой встретились и все такое». Ну и еще что-то сказав, Тильда не вслушивалась: ее это не касалось.
Их все-таки ужасно много чего роднило. Она, например, не могла нарадоваться тому, что вот и сегодня они встретились так, как встречаются совсем близкие люди: не вываливая друг на друга последние новости, но просто – едучи и болтая… шуточками перекидываясь.
– Я ничего не узнаю, Тильда… словно не был здесь раньше.
– Ты и не был здесь раньше, – поддела его Тильда. – Ты никогда не бываешь там, где находишься.
Как будто она не знала его! Как будто ей не было известно, что в окружающей их всех действительности он регистрирует только слова… но все слова давно уже изменились – только название станции и осталось прежним. Другие вывески, другие афиши, другая реклама – при том, что он ведь только по словам и ориентируется. А тут, вон, даже вместо цирка Бальдони, обычно гастролирующего в Ютландии весной, – теперь цирк Ринальди. Хотя, небось, тот самый и есть…
– Ну не до такой же степени… – ответил он с опозданием. – Иногда я довольно наблюдательный! Есть и у меня свои хорошие мгновения…
– Вот эта вот последняя фраза… – она не немецкая, она чистая калька с датского. Кстати, в немецком ты стал озвончать начальные «с», ты знаешь об этом?
– У меня датский акцент в немецком? – чуть ли не с ужасом спросил он. – Это ты хочешь сказать?
Ужас ей пришлось игнорировать и – кротко кивнуть:
– Угу.
– Плохо-то как…
– Я уж не говорю о том, что у тебя иногда причастия не на месте… не на немецком, то есть, месте. Впрочем, в немецком датский акцент не беда: он не такой чтобы совсем агрессивный. А что датский всюду лезет – так чего ж тут ужасаться: ты ведь в последнее время никаким другим и не пользуешься в повседневности, один датский в организме – или… как?
– Я теперь и не знаю, что у меня в организме. Я теперь растерянная языковая личность. Но оно все равно печально, что в немецком датский акцент появляется… вроде бы, более поздний язык не должен оказывать влияния на более ранний. В русском бы у меня, не ровен час, датский акцент не появился…
– Как там Берлин, стоит? – Тильда гуманно свернула в сторону от эмоционально неблагоприятной темы. – Ich hab’ noch einen Koffer in Berlin…
Они дуэтом запели про einen Koffer in Berlin и дуэтом вздохнули – допев.
– Второй день Хильдегард Кнеф, – сказал он. – В Гамбурге я все «Der Mann mit der Harmonika» распевал… чего-то ради!
– Так… где ж еще «Der Mann mit der Harmonika» распевать, когда это про Санкт-Паули! По Санкт-Паули гулял, искатель приключений?
– Гулял, пообещав маме, что не буду.
– Да кто б сомневался! Но забавно, знаешь: у меня тоже с утра Кнеф в голове – одна песня, я даже не подозревала, кстати, что знаю такую… ну, «знаю» – это, конечно, сильно сказано, но пару строчек, оказывается, вполне могу напевать. «Er hiess nicht von Oerzen…» – помнишь?
Он помнил, из-за вот этого: «Und das Schloss, von dem er sprach, war ein Vorhängeschloss / In dem Keller, in dem er sich erschoss…»
Тильда усмехнулась: понятное дело, из-за этого… да и пассаж веселенький.
Они спели von Oerzen’a… – доставая из рукавов все новые и новые строки.
Тильду давно уже перестало удивлять, сколько у них общего: песенки, стишки, шутки-прибаутки… словно она с ним выросла в одном дворе. Однако ее пока еще удивляло, сколько этого всего задержалось в голове у нее самой: прежде ей казалось, что она сто лет как это все растеряла, a von Oerzen’a, например, и просто выбросила из памяти, за ненадобностью. Ан – смотри-ка: пожалуйста, вот вам von Oerzen… чудеса, да и только!
В общем, так и доехали, с песнями.
Гюнтер встречал на пороге.
– Привет путешественнику!
За поздним обедом говорили о Витгенштейне. Тильда почти не участвовала, поскольку обещала маме «позаботиться», – ну и заботилась, значит, изо всех сил, непрестанно крутясь по кухне маленьким волчком: горячее сразу? десерт сразу? кофе сразу? фрукты сразу?
И на все ведь было – «да, спасибо», и на все ведь – «сразу»! Нет, она, конечно, пару раз присела к столу и сама, но за спорщиками не следила, а уж за Витгенштейном – и подавно. Что-то там опять было про числа: дорогой гость чертовски умело дразнил Гюнтера – не Гюнтера как Гюнтера, понятно, а Гюнтера как математика… все ссылался на Витгенштейна, который якобы говорил где-то о трудности и почти невозможности объяснить языковое значение чисел – конкретно числа «пять» на примере про пять красных яблок… Тильда только краем уха слушала, но, кажется, узнала пример – не то вспомнилось, не то показалось, что вспомнила.
