– Вот работа действительно хорошая, – частично согласилась Ядреня Феня.
Тут, поднявшись со своего места, в ее сторону пошел какой-то коренастый паучок в очках.
– Видите, – кивнула в его сторону Ядреня Феня. – Еще одного ко мне послали! – Она погладила подошедшего паучка по щетине и сказала: – Забавный ты какой! Но что ж я с тобой тут делать-то буду!.. Тебя кто послал?
– Она вон! – сказал паучок, глазами показывая на красивую сельдь в собственном соку.
– За что послала?
– За голых баб, – вздохнул паучок.
– Интересуешься? – осведомилась Ядреня Феня.
– Голыми бабами-то? Еще как! – признался паучок.
– Ну ладно, пошли тогда… – сказала ему Ядреня Феня.
– Можно и мне с Вами? – Это Служитель культа Личности не придумал ничего остроумнее.
– Добровольно? – опешила Ядреня Феня. – Или… Вас кто-то ко мне давно уже посылал, а Вы не шли?
– Добровольно, – нервически пискнул Служитель Культа Личности. – Я, собственно, посмотреть только, как у Вас там всё…
– Пусть посмотрит, – злобно сказал вдруг Личность, крутя ус, точно пропеллер. – А то он в последнее время совсем не отправляет культа! Я даже сам могу послать его к Вам!
И Личность не без удовольствия послал Служителя к Ядрене Фене.
Подхватив обоих посланных к ней за локти, Ядреня Феня поволокла их за собой. Уже сейчас было видно, что Служитель Культа Личности жалеет о поспешном решении.
Личность допил свой кофе, потом – кофе Служителя и, наконец, – кофе Ядрени Фени.
– Чей-нибудь еще кофе? – расплылась в улыбке и исчезла из виду официантка.
Ответ Личности ошарашил прежде всего самого Личность, никак не ожидавшего от себя ничего подобного:
– Кофе больше не надо. А вот голых баб штуки три – хорошо бы!
– Как Вы сказали? – уже без улыбки снова возникла в пространстве официантка.
– Простите… – смутился Личность. – Кажется, я заболеваю, – и сорвался с насиженного места, и бросился к выходу, ощущая по пути колющие боли в этом самом насиженном месте.
Не будем спешить за Личностью, читатель: нам все равно не угнаться! Посмотримте-ка лучше на то, что происходит у Редингота и Марты, давно уже прилетевших в Париж и поселившихся в маленькой гостинице при Кафе де ла Пэ. Тем более что у них там паника.
Редингот ходил взад-вперед… то есть как бы и не ходил вовсе, то есть как бы оставался на месте. Марта встревоженно смотрела на него: в таком волнении она Редингота не видела никогда. Самое ужасное, что он ничего не говорил, а в ответ на все вопросы Марты повторял только:
– Ой, Марта, погодите, дайте собраться с мыслями в дорогу!
И Марта умолкала, пряча озабоченность в один из ящиков старинного шкафа – главного украшения гостиничного номера. Когда ящик перестал закрываться, она не выдержала и заглянула Рединготу в глаза – причем заглянула так глубоко, что увидела мозжечок. Ужаснувшись мозжечку, который она в этот момент вообще была не готова увидеть, Марта заплакала от отчаяния… тут-то Редингот и принялся залпом отвечать на все ранее заданные ею вопросы. Ответы он для удобства нумеровал, чтобы Марта могла следить за тем, на какой из ее вопросов он в данный момент отвечает. Самих вопросов Редингот из экономии времени не повторял.
– Первое, дорогая моя Марта. Уж от кого-кого, а от Сын Бернара я такого преступного легкомыслия никак не ожидал. Я полагался на него, как на себя, оставив его в Змбрафле, чтобы он оттуда осуществлял руководство построением Окружности! Он же бросил Змбрафль и черт знает зачем находится в Париже: я видел его сегодня утром из окна гостиницы!
Второе. Ближний тоже был послан в Змбрафль – Сын Бернару на подмогу. И что? Его я тоже видел из окна гостиницы: идет мимо Кафе де ла Пэ и пожирает багет! В Змбрафле ему, видите ли, багетов не хватает!
Третье. Самое страшное! Что Вы скажете о новом идоле Парижа по имени Galya Ili Valya? О, не отвечайте, я отвечу за Вас: она до умопомрачения напоминает Кузькину мать – только обезображенную вмешательством злого рока и косметикой. Ту самую Кузькину мать, которая тоже, казалось бы, должна была уже добрести до Змбрафля!
Каким образом они все оказались тут? Кто в Змбрафле? Под чьим наблюдением находится проект в целом?
– Почему Вы не окликнули Сын Бернара или Ближнего, когда увидели их из окна? – спросила Марта.
– Я отказывался верить глазам своим! Несмотря на то, что мое сердце-вещун настаивало: «Верь глазам своим!» – я отказывался и говорил ему: «Молчи, проклятое!» И оно замолчало.
– Так и молчит с тех пор? – Марта испуганно посмотрела Рединготу на грудь.
Редингот кивнул.
Марта приложила ухо к его груди. Сердце не билось.
– Милый Редингот, надо что-то делать: организм не может функционировать, если сердце перестает биться…
– Только не мой организм! – с гордостью сказал Редингот. – Мой организм будет функционировать даже тогда, когда девяносто девять целых и девять десятых органов выйдет из строя.
– Что же тогда в Вашем организме останется? – растерялась Марта.
– Мне достаточно, чтобы остался мозжечок, – быстро ответил Редингот. – Ибо, пока я в состоянии координировать мои движения, спички будут ложиться точно… а больше мне в жизни ничего не надо!
– Ничего? – опешила было Марта, но тут же и прикусила язык – к несчастью, так сильно, что Рединготу пришлось срочно пришивать откушенную часть хирургической иглой и специальными нитками: такие необходимые в обиходе вещи всегда имелись у него с собой в походной аптечке под названием «Турист-хирург». Когда операция была закончена, к Рединготу снова вернулось раздражение, покинувшее его на время операции и навестившее за это время бармена Кафе де ла Пэ. В течение, стало быть, часа или даже чуть более часа (именно столько продолжалась операция) раздраженный бармен Кафе де ла Пэ успел ошеломляюще много: он убил всех завсегдатаев Кафе де ла Пэ, обратился в парижскую мэрию с требованием выделить ему безвозмездно два с половиной миллиона новых до хруста франков на сооружение современного кладбища под Парижем и, получив эти деньги, действительно соорудил премилое кладбище в местечке Пти Шармань, на котором быстро и с большими почестями захоронил всех убитых им завсегдатаев. После похорон бармен вернулся в Кафе де ла Пэ, а раздражение, как выше уже было указано, – назад к Рединготу.
– Я раздражен так, – сказал тот, – что отправляюсь выслеживать Ближнего, Сын Бернара и Кузькину мать! Цель моя – поймать их на нарушении гражданского долга и заклеймить презрением. Потом я разберусь с пресловутой троицей и срочно уеду в Змбрафль. – Тут Редингот вынул из всегда имевшегося у него под рукой дорожного набора «Турист-юрист» большую круглую печать презрения, сунул ее в карман и вышел, не оглядываясь.
– Подождите меня! – едва ворочая только что прооперированным языком, вскричала Марта, которая не хотела оставлять Редингота одного в раздражении, и, найдя в его дорожном наборе маленькую треугольную печать прощения, припустилась вслед за ним. Не следовало ведь забывать, что в данный момент сердце Редингота молчало, а это значило, что у Редингота как бы не было сердца!
