– Под каким «под этим» – под вот этим вот? – показала, но не попала пальцем в небо Кузькина мать.
– Иногда наши души терзают сомнения – словно бы ища чего-то, мы озираемся по сторонам и говорим себе: ну, не может, не может, не может такого быть, чтобы дороже этой вот пригоршни спичек не было для меня ничего… а жизнь во всем ее многообразии, а дети, а любимые люди? Но жизнь во всем ее многообразии когда-нибудь кончается – как у Ближнего, дети когда-нибудь подрастают – как однажды у Кузькиной матери и у меня, любимые люди когда-нибудь становятся такими далекими, что почти неразличимы – как… не буду говорить у кого…
– Ну и не говорите, подумаешь… и так понятно, у кого! – не унималась Кузькина мать.
– …так вот, когда ты остаешься один на один с самим собой – вроде каждого из нас, брошенного в одиночную камеру, то вдруг с леденящей душу отчетливостью начинаешь понимать: единственное, что требуется от тебя в этом мире, – построить отведенный тебе участок Абсолютно Правильной Окружности… в чем бы это ни проявлялось!
– Что значит – «в чем бы это ни проявлялось»? – совсем потеряла питательную почву под ногами Кузькина мать.
– Кузькина мать, – жестким, как кровельное железо, голосом сказала Марта, – или сами произносите речь, или не мешайте другим!
– Мне легче произнести самой, чем другим не мешать, – призналась Кузькина мать. – Только я по-своему, ладно?
И, не дождавшись разрешения, глухо, как в танке, заговорила:
– Кузька… слышишь ли ты меня, Кузька!
– Слышу! – устами отошедшего на задний план автора настоящего художественного произведения отозвался с заднего же плана чуткий Кузька.
Кузькина мать вздрогнула – вероятно, не ожидая такого резонанса в пространственно-временном континууме художественного целого, но мужественно продолжала:
– Вот… повиниться перед тобой хочу. Я ведь, Кузька, давно уже в построении Абсолютно Правильной Окружности из спичек чем могу помогаю, как ты знаешь…
– Знаю и горжусь, мать! – снова донеслось с заднего плана. – Здесь, в Вышнем Волочке, это все знают… и я – за одно то, что являюсь твоим сыном, – пользуюсь среди населения заслуженным уважением.
– Мною заслуженным? – с недоверием спросила Кузькина мать.
– Конечно, тобою – не мною же! – расхохотался Кузька.
Некоторое время было тихо. Вежливые Марта и Ближний не решались напомнить о себе.
– Кузька… – вдруг снова позвала Кузькина мать.
– Чего?
– Я ведь не договорила еще…
– Договаривай!
– Ох, тяжело договаривать… Я, в общем, чтó сказать хочу: ты у меня свет в окошке, Кузька!
– Это я знаю, мать, – дальше-то что? – с нетерпением воскликнул с заднего плана Кузька.
– А дальше… дальше то, что бывают в жизни моей отдельные моменты, когда я думаю не только о тебе… эх, зачем я вру – когда я думаю не о тебе… опять вру – когда я не думаю о тебе!
– О ком же ты думаешь? – строго призвал ее к ответу Кузька.
– Да в том-то и дело, что не «о ком»… а «о чем». Я думаю об этой долбаной Абсолютно Правильной Окружности, а не о тебе, Кузька! Но скажу в свое оправдание: это очень редко случается, – Кузькина мать так налегла на слово «очень», что практически подмяла его под себя.
– Стыдно, мать! – с горечью отозвался Кузька. – Стыдно и… противно. Тут практически весь Вышний Волочёк уверен в том, что мысль об Абсолютно Правильной Окружности из спичек ни на мгновение не покидает твоего просветленного сознания… а ты вóт как о ней: дол-ба-на-я! Не поймет тебя весь Вышний Волочек, мать… не поймет.
– Да наплевать мне на весь Вышний Волочек! – крикнула в направлении Вышнего Волочка Кузькина мать. – Мне важно, чтоб ты, ты один…
– Грех плевать в родное гнездо, и нет этому прощения! – бескомпромиссно произнес Кузька. – Тебе, мать, дорого придется заплатить за это.
– Чем же заплачу я, Кузька? Кровью? – В голосе Кузькиной матери звучала готовность номер один.
– Хуже! – злорадно ответил Кузька и торжественно произнес: – Ты мне больше не мать!
– А кто тебе теперь мать? – машинально спросила Кузькина мать, не желая, чтобы сын оставался сиротой.
– Мать мне теперь та женщина, которая до тебя говорила! И которая сказала, что построение Абсолютно Правильной Окружности из спичек для нее дороже всего под этим небом… а ты еще, как дура, спросила: «Под каким “под этим” – под вот этим вот?» Прости, что я называю тебя «дура»: я никогда бы не позволил себе такого в адрес моей матери, но, как сказано, ты мне больше не мать! Конец связи.
Сколько Кузькина мать после этого ни обращалась к заднему плану, оттуда не раздавалось ни звука – что, кстати, странно, ибо там должен был бы находиться, по крайней мере, автор настоящего художественного произведения… впрочем, может быть, конечно, он и отлучился. (Как тебе, любезный читатель, такая вот поистине кружевная модальность: впрочем, может быть, конечно, он и… – а? Немного найдется в современной литературе писателей, способных обуздать столь сложную гамму отношений к собственному высказыванию!) Внезапно Кузькина мать бросилась к Марте – с недружелюбным намерением от ревности разорвать ее в клочья. Увы, несчастная забыла, что в данный момент она всего лишь проекция на стену карцера Марты – проекция, вызванная к жизни потоком излучаемого Мартой внутреннего света.
– Держите себя в руках, проекция, а то лоб о камни расшибете! – сделал замечание Кузькиной матери Ближний.
– Нет, Вы скажите, Вы мне теперь скажите, – проекция обращалась прицельно к Ближнему, – чем она Кузьку взяла? Она же не мать… она кукушка! Татьяну и Ольгу – которая, кстати, непонятно от какого отца! – подкинула Рединготу, а сама со строителями якшается… да еще и у других детей ворует!
– Вы… какого сословия? – рафинированным, как сахар, голосом неожиданно спросил Ближний Кузькину мать.
– Мещанского, – ответила та.
– Мещанка, значит… – вздохнул Ближний. И неизвестно к чему добавил: – Ну-ну.
– Что ж, – не слушая его, кипятилась проекция, – мы теперь Марту «Кузькина мать» называть должны? А меня тогда как называть – Марта?
– Ну уж нет, – белугой, а также белухой взревел автор настоящего художественного произведения, – Мартой Вас тут никогда называть не будут!
– Но Марта же теперь вроде как Кузьке стала… ох, язык не поворачивается… матерью! Поганец Кузька…
– Не одному Кузьке она мать! – резонно возразил Ближний. – Она еще Татьяне и Ольге мать.
– Вот стерва! – совсем потеряла контроль над собой Бывшая Кузькина мать и, упав замертво, зарыдала.
– Убрать ее из структуры литературного целого? – предупредительным шепотом спросил у Марты автор настоящего художественного произведения. – Она тут без Кузьки, действительно, и не нужна больше – непонятно даже, как ее называть…
