— Мне жаль, — сказал Норман. — И как я не сообразил…
— Да, — сказала Салли. — Вот именно как.
— Ну, что бы им поговорить со мной. — Язык у Эрнста заплетался. — Что бы им дать мне шанс.
— Вы оба напились, — сказала Салли. — Стыд какой.
Эрнст встал, его шатало. Лицо у него горело.
— Я хотел бы…
Салли изумилась. Никогда еще Эрнст не держался так смиренно. Уж не демонстрировал ли он перед ней, такое у нее было чувство, все свои обличья, одно за другим — проверял ее, что ли.
— …хотел бы стать вашим другом, — сказал он.
— Да-да. — Норман улыбнулся, насколько мог благожелательно. — Разумеется.
Как только он отошел — налить себе еще, Карп взмахом трости подманил Эрнста и Салли.
— Я хочу вас кое с кем познакомить, — сказал он. — Идем.
Ребячество. Чистое ребячество, Норман это понимал. Тем не менее, как только вошел в туалет, выдавил зубную пасту и вывел на зеркале надпись.
Хортон выбил трубку о каминную полку, продул ее и потянулся за бокалом.
— Что бы ни случилось, — сказал он, — мы ни в коем случае не должны терять веру в американский рабочий класс.
Карп прорвался сквозь сгрудившихся вокруг Хортона гостей.
— Вот, мистер Хортон, тот парень, — сказал он, — с которым я хотел вас познакомить.
Салли разыскала Нормана в холле — он разговаривал с Сидом Дрейзином.
— Скорей, — сказала она. — По-моему, Карп строит какие-то козни против Эрнста.
— Надо думать, — сказал Карп, — вам с Эрнстом есть о чем поговорить. Эрнст был не последним человеком в ССНМ.
— Вы здесь в командировке? — спросил Хортон.
— Нет, — сказала Салли. — Он бежал. Эрнст считает, что там невозможно жить.
Норман сжал ее руку.
— Вы были студентом? — спросил Хортон.
— Нет.
— Потому что, если бы вы были студентом и сыном рабочего, в Восточной Германии вам бы дали стипендию, ведь так?
— Так. Но учиться мне пришлось бы тому, что требуется.
— Тому, что требуется обществу, вы хотите сказать?
Вокруг дружно заулыбались.
— Он же был в гитлерюгенде, — сказала Зельда Ландис. — Чего от него ждать?
— Зельда, — остановил ее Боб Ландис.
— В гитлерюгенде состояли все, — сказал Эрнст.
— Вы хотите сказать все, за исключением тех, кто погиб в газовых камерах, — сказал Хортон.
— Норман, — сказала Салли, — Норман, ну, пожалуйста…
— Те, кто примкнул к нацистам ради привилегий, теперь — ради того же — вступили в СЕПГ, — сказал Эрнст. — Всего-то и нужно было отколоть значок гитлерюгенда и приколоть значок ССНМ.
— От ваших слов разит антикоммунизмом.
— Как-никак вы были членом гитлерюгенда. Вот так-то.
— Но…
— Будь вы сыном рабочего, в Восточной Германии вам дали бы стипендию, вы же не станете этого отрицать. Но вы не желаете учиться тому, что требуется обществу. Значит, вы, как я понимаю, исповедуете полную свободу личности?
— Как сказать, я…
— Для Гитлера свобода личности была священна.
Улыбки, улыбки вокруг.
— Таких, как он, надо расстреливать, — сказала Чарна Грейвс.
— Отвечайте, Эрнст, не отвиливайте. Ведь вы хотели бы, чтобы Восточную Германию «освободили»?
— Я хотел бы, чтобы Германия была свободной, но…
— Не трудитесь объяснять. Все и так ясно.
— Они, как прежде, устраивают грандиозные парады, — кипятился Эрнст. — Они, как прежде, ходят в форме. Тогда мы маршировали во славу Гитлера, теперь во славу…
— Во славу мира, — сказал Хортон.
— Мира. — Эрнст затряс кулаком перед носом Хортона. — Если я еще раз услышу это слово, я закричу.
— Не вижу смысла продолжать дискуссию, — сказал Хортон.
Между Эрнстом и Хортоном встал Норман.
— Как вы смеете судить об этом парне с кондачка? — сказал он.
— Вы тот самый Норман Прайс? — спросил Хортон.
Норман кивнул.
— Интересно, что подумал бы ваш отец, если бы увидел, как вы заступаетесь за этого нацистика…
— А я думаю, Хортон, что вы — изувер. И меня от вас тошнит.
— Теперь мы знаем, на какой он стороне, — сказал Бадд Грейвс.
— Вот как? — Боб Ландис еле ворочал языком. — И на какой?
— Если вы не в состоянии оспорить доводы оппонента, вы, точно недоросль, пускаете в ход брань, — сказал Хортон. — Вы выпили…
— Вот это самое здравое из высказанных до сих пор суждений, — сказал Боб Ландис. — Так что предлагаю добавить.
— Норман, — попросила Белла, — ну, пожалуйста..
— Послушайте, — сказал Норман, — вы все — мои друзья…
— Для меня — это новость, — сказал Бадд Грейвс.
— …но, к сожалению, должен сказать, что вы — все до одного — меня разочаровали. За этот вечер чего только я об Эрнсте не наслушался — россказней из вторых, из третьих рук. По большей части небылиц. Да, он состоял в гитлерюгенде, как и все. Он несет всякую чушь, что есть, то есть, но разве хоть один из вас взял на себя труд обойтись с ним по-человечески?
— Мы единодушно, — объявил Боб Ландис, — единодушно решили, что твой приятель просто-таки Пол Джонс
[83]
нашего времени.
— Может, он и впрямь гад, — сказал Норман. — Как знать. Но я хотя бы готов взять на себя труд выяснить — так ли это.
— Теперь, когда возговорил Билли Грэм, — сказал Бадд Грейвс, — я…
— Послушайте, — сказал Норман, — чуть не всем нам пришлось много через что пройти дома. Так вот, не показались ли вам знакомыми хортоновские приемы допроса?
— Это уж слишком, — сказал Хортон. — Вы что, обвиняете меня в маккартизме?
— Вот именно. В силу утверждений такого рода, — сказал Норман. — Вы переворачиваете мои слова, как вам угодно.
— Ты что, хочешь, чтобы мы миловались с нацистами? — сказал Бадд Грейвс. — Так тебя надо понимать?
— Нет, — сказал Норман. — Но я хочу, чтобы вы перестали молиться на коммунистов. И если мне отвратительны такие процессы, как процесс Розенбергов, то не менее отвратительны и такие, как процесс Сланского
[84]
.
