— Норман, ты же сам знаешь, какое сейчас гнусное время.
— Вот-вот, — сказал Норман. — Ты мне расскажи какое.
Сонни вспыхнул. Он знал, что Норман ушел из университета, потому что отказался отвечать, когда его спросили: был ли он членом компартии. Так, во всяком случае, говорили.
— Возьми, к примеру, Грейвса. У него был партнер, они работали вместе пятнадцать лет кряду. Были все равно что братья. А как-то Грейвс просыпается, берет газету — и что же он видит: этот партнер назвал его красным. Джереми, Плотник — все мы прошли через нечто подобное. — Сонни набрал в грудь воздуха. — Что ты делал в «Канадском доме»?
— Получал чек — деньги за месяц.
— Ха-ха-ха.
— И все же это так, — сказал Норман. — Я, к твоему сведению, получаю пенсию от ККВВС
[88]
. И с тех пор, как стал переезжать с места на место, попросил переводить пенсию на мое имя в «Канадский дом».
Сонни вздохнул с облегчением, но Норман тут же добавил:
— Только в этот раз я ходил туда не за пенсией.
— Ух ты!
— А за чем, не скажу. Не твое дело.
— Почему, — спросил Сонни, — ты проводишь так много времени с этим нацистским гаденышем?
— Это мое дело.
— Нет, не твое, если ты из-за него бросаешься на таких людей, как Хортон.
— Так вот почему вы перестали меня приглашать?
— Ходят разговоры, — Сонни сбавил тон. — О тебе говорят разное.
— Значит, мне больше не доверяют.
— Нет.
— А ты, Сонни, ты мне доверяешь?
— Забудем, что этот твой поганец Эрни состоял в гитлерюгенде, пренебрежем тем, что бежал он с Востока, скорее всего, из опасения, что его посадят за изнасилование, а то и за что похуже, и все же как так получилось, что ты из штанов выпрыгиваешь, чтобы помочь парнишке, который увел у тебя девчонку? Это ненормально.
Норман встал. Сонни вскочил, загородил ему путь к двери.
— Извини, — сказал Сонни, — я забылся.
— Вот именно.
— Я же извинился.
Норман сел.
— Она любит Эрнста. И мне этого не изменить. Я хотел бы, чтобы ей было хорошо.
Сонни заговорил спокойнее, мягче:
— Послушай, Норм, в этом мире приходится выбирать, кто твой враг, иначе жить нельзя. Этот парень воплощает в себе все, против чего мы с тобой выступаем. Мы много чем пожертвовали ради наших взглядов, так неужто теперь будем жопу драть, чтобы помочь нашему противнику?
— Я не намерен обсуждать с тобой Эрнста, — сказал Норман. — Так что насчет той книги? Ты хочешь, чтобы я написал по ней сценарий?
— Я-то хочу. Я-то, конечно, хочу. Но Бадд Гр…
— Бадд Грейвс не должен знать, что я над ней работаю, — ты это имел в виду?
— А Чарли знал, что ты работаешь над его сценарием?
— Если я буду делать фильм с тобой и Грейвсом, Грейвс должен об этом знать. Понятно?
— Норм, ну рассуди сам. Я тебе доверяю. Но дело в том, что деньги раздобыл Бадд, вдобавок на него повлияла та история — ну с партнером, с которым он проработал пятнадцать лет, с этим тоже нельзя не считаться, и он…
Норман опять встал.
— Пускай сценарий пишет Чарли, — сказал он. — Или того лучше — найми Хортона.
Хлопнул дверью и выскочил из дому. Белла догнала его уже на улице.
— Норман, — позвала она. — Норман.
Он остановился.
— Да, золотко.
— Что случилось?
— Меня только что внесли в черный список, — сказал он и пошел прочь.
— Норман, погоди, — сказал Белла. — Не уходи, объяснись.
Он подошел к ней.
— Не сердись на Сонни, — сказала она. — Он мог бы сейчас заправлять крупной голливудской студией, но он отказался отвечать на вопросы Комиссии. Он пожертвовал всем, Норман, всем, ради принципов.
— Да, — сказал Норман. — Знаю-знаю. Но не откажи просветить меня, что это за принципы?
— Свобода слова. Свобода верить в то, что хочешь.
— С моей точки зрения, эти его принципы ничуть не отличаются от их принципов. Свобода слова для Винкельмана. Свобода Винкельману верить, во что хочет. Мне впервые стало ясно, что аргументами в споре служат не принципы, а сила. И в итоге принципы сами по себе, а Сонни сам по себе. — Он замялся. — Мне очень жаль, золотко.
— Хорошо. — Белла вышла из себя. — Хочешь быть интеллектуалом, будь. А я знаю одно: мой муж стольким пожертвовал, скольким тебе никогда не пожертвовать, хотя бы потому, что у тебя ничего такого никогда не будет. Исключительно ради принципов.
— Ты очень глупая женщина, — сказал Норман. В замешательстве отвернулся от Беллы и направился к Суисс-Коттеджу. Почва снова уходила у него из-под ног. Еще немного — и я не буду знать, на чем стою. Или как выстоять, добавил он, заворачивая за угол.
Вернувшись, Белла застала Сонни в гостиной. Сонни — кудлатый, рыжий, с бородавкой на шее величиной с пенни — поник, пал духом, в руке у него был стакан неразбавленного виски. За двадцать лет брака Сонни при всем своем фанфаронстве ни разу не изменил Белле. Чтобы обеспечить будущее ее и детей, он отложил деньги. За все эти годы она ни разу не видела, чтобы он на кого-то поднял руку. Он слыл жестоким, расчетливым дельцом — и так оно и есть, — но иначе где бы он был? Сонни не ограничивался тем, что жертвовал деньги на помощь Испании. В каких только президиумах он не сидел. В какие только комитеты не входил.
Белла, неслышно ступая, подошла к нему сзади, поцеловала в голову. Сонни встрепенулся.
— Ладно. — Голос у него был жалостный. — Пусть я — говно. Возможно, Норману надо доверять. Не исключено, что все эти разговоры гроша ломаного не стоят. Но зачем он набросился на Хортона? Ты мне объясни, зачем?
— И вовсе ты не говно, — сказала Белла. — А Норман — дурак.
Принципиальный, бесчувственный дурак, думала она, возомнил, что он слишком хорош для нас. Злоумышленником, покушающимся на их благополучие, — вот кем ей сейчас представлялся Норман.
— Вообразил — если он окончил Кембридж и всякое такое… Ты хороший, Сонни. И не терзай ты себя так.
Белла поддержала его, и Сонни был ей благодарен, но это почему-то еще сильнее растравило его. Норман одержал над ним верх, почему и как, Сонни и сам не понимал, но этого он Норману никогда не забудет.
— Хортону как минимум сорок пять, — сказал Сонни. — Какого черта он поперся на молодежную конференцию?
Белла ушла на кухню — похлопотать насчет обеда.
