— Норман, уйди, — голос у Чарли был жалкий, — и никогда больше не приходи.
Гордость для Чарли, подумала Джои, — ее страх прорвался, как назревший нарыв, — значит больше, чем я. Из-за меня он Нормана никогда бы не выгнал.
— Я хочу умереть, — сказала она. — Умереть.
Чарли не совладал с искушением.
— Хочешь умереть — умирай, — сказал он.
Норман встал. Спину там, куда впивались ногти Джои, саднило.
— Теперь я знаю, почему ты уговаривал меня не звонить Винкельману, — сказал Чарли. Ты меня предал.
— Твоя жена поранила лоб. Почему бы тебе не заняться ей?
Смех Чарли был тяжелый, как камень.
— Я должен бы догадаться, что ты за тип, — сказал он, — когда ты стал обхаживать Джои за моей спиной.
— Должен бы, но не догадался.
— Разве я не сказал, что мой сценарий безнадежно испорчен еще до того, как узнал, что над ним потрудился ты?
— Джои сейчас будет дурно. Уложи ее в постель.
— Норман, мой друг.
Джои отключилась.
— Если ты так нуждался в деньгах, — сказал Чарли, — почему ты не обратился ко мне, а строил за моей спиной козни с Винкельманом?
— У Джои обморок.
— Не трогай ее своими грязными руками.
Норман надел пиджак.
— И еще одно, Яго, перед тем, как уйдешь. Ты хотя бы понимаешь, что побудило тебя так поступить?
— Нет. Объясни мне.
— Ты хотел унизить меня перед женой. — Чарли положил руку на лоб, точно припарку. — Утром я отошлю деньги Винкельману. Это твой сценарий. Так что подписывай его сам и деньги бери себе.
— Это дурной сон, — сказал Норман. — Я проснусь, и окажется, что ничего этого не было.
— Рыдают скрипки. Давай. Вали вину на меня.
Джои застонала.
— Бог ты мой, — сказал Норман. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи и прощай.
XVII
Эрнст вернулся домой около одиннадцати, но Салли еще не спала — сидела в кровати. Глаза сухие, выплаканные, в лице — ни кровинки. Эрнст поцеловал ее волосы, положил голову ей на колени. Она покрыла поцелуями шрам на его затылке. Прислонилась горящей щекой к его голове. Эрнст перецеловал — один за другим — ее пальцы.
— Миссис Буллер звонила. Хочет, чтобы ты сделал ей книжные полки. Спросила — можешь ли ты прийти к ней в понедельник с утра пораньше.
— Что ты сказала?
— Сказала, что, насколько мне известно, ты свободен.
— Она славная.
— Это миссис-то Буллер? Ты же говорил, что она задергала тебя придирками.
— Нет. То миссис Хелман.
Несмотря на поздний час, Норман еще работал. Слышался стрекот его машинки.
— Устал?
— Угу. Устал.
— Я тоже.
Он подошел к окну, снял занавески.
— Они запылились, — сказал он. — Я, пожалуй, постираю их.
Шум льющейся воды заглушил доносящийся снизу стук машинки, но вскоре она застрекотала снова. Эрнст развесил занавески на спинке стула — сушиться.
— Проголодался?
— Нет, — сказал он. — Я поел.
Скрипнула дверь — Норман прошел в уборную. И снова застучала машинка.
— Возьми гитару, сыграй что-нибудь, — сказала Салли.
— А чем мы будем заглушать его машинку завтра? — спросил Эрнст. — Проигрывателем? — И сел с гитарой на подушку. — Я не собирался вернуться.
— Ты здесь. Я рада, что ты здесь.
— Ты — красавица. Я тебя люблю.
— Мир вокруг нас, — сказала она. — Их мир. В нем мало хорошего. — И рассказала ему про старика и его «Куин Мэри» с дистанционным управлением. — Я ходила на Хит, — сообщила она.
— Я был в Сохо. Пересмотрел там все киноафиши.
— Милый, любимый мой. Любимый.
— Я нехорошо с тобой поступил. Я не должен был возвращаться.
Машинка затихла, затихла на целых пять минут, потом снова застрекотала.
— Постучи в пол, — сказала она.
— Нет.
— Норман сказал, чтоб мы стучали, если он будет мешать.
— Нет.
— Ну же. Он не против.
— НЕТ.
— Я бы умерла, если бы ты не вернулся.
— Я хотел бы все тебе рассказать. Чтобы ты знала, как это случилось.
— Нет, — сказала она. — В другой раз.
Он рассказал, что удрал из Сандбостельского лагеря для беженцев, рассчитывая украсть документы у американского солдата и добраться до Парижа. В каком-то мюнхенском баре он свел знакомство с тремя солдатами. Один из них, еврей, сразу невзлюбил его. Второй ему не запомнился. Третий был Ники. Нелады, сказал он, начались, когда они вчетвером забрели в джазовый погребок.
— Ники мне понравился, — рассказывал Эрнст, — и мне хотелось показать, как я к нему отношусь. Когда одного из солдат — не еврея — стало мутить, я повел его в туалет. И забрал его бумажник. Но бумажник я не крал. Решил: позже возвращу бумажник Ники и скажу, что его свистнула какая-то шлюха в погребке. Я думал, это расположит Ники ко мне. Но еврей…
— Что ты все еврей да еврей. Его же как-то звали.
— Я забыл как.
— Пусть он будет Гарри.
— Нет. Пусть будет Лестер. Лестер ему больше подходит.
— Называй, как угодно, лишь бы не еврей.
— Ладно. Но Лестер обнаружил пропажу, прежде чем я вернул бумажник. Так что, когда я передал Ники бумажник, он мне не поверил и настроился против меня.
Эрнст рассказал Салли и о вечеринке, и о Нэнси, и о комнате наверху.
— Я не хотел драться с Ники. Клянусь. Хотел одного — удрать, пока не прибыла военная полиция. Но он не дал мне уйти. Пошел на меня с отбитым бутылочным горлом. Он бы меня изуродовал. Я хорош собой — это козырь, а у меня не так много козырей, и я не мог его лишиться. — Эрнст отвел глаза. — Вот я и вытащил нож. Он налетел на меня, как бешеный и…
— Опусти подробности.
— …ну а потом я забрал его документы. Вот и все. Вот как это было.
Салли молчала.
— Пожалуй, мне лучше уйти, — сказал он устало.
— Нет, — сказала она. — Я…
— Я пойму. Прошу, не уговаривай меня остаться, если…
— Как я могу тебя отпустить?
Норман перестал печатать. Они услышали, как грохнула входная дверь.
— Сегодня я буду спать на полу.
Салли воспротивилась.
