— Вам нравится Морли?
— Да. Пожалуй, да.
— А меня он бесит, ох как бесит.
— Почему?
— Он не из наших.
— Не из каких таких ваших?
— Это вы бросьте, не разыгрывайте меня.
— Я не шучу.
— Он — не наш. Не из наших.
— Не понимаю.
— Да я поначалу и сам эту болтовню всерьез не принимал. Геи и правда сплетники, каких мало, к тому же он мне поклялся, что у него с Ванессой ничего такого нет. Но она, бывает, остается здесь на ночь, и как-то раз я их застукал… — Пип зажал нос. — Фу!
— Вы хотите сказать…
— Он — натурал противный, вот он кто. А прикидывается, что из наших.
— Прикидывается?
— У-у.
— Но зачем?
— Разве не ясно?
— Мне — нет.
— Морли страшно честолюбивый.
— И какая тут связь?
— Ой-ой, вы что — такой наивняк?
— Наверное.
— Делает вид, будто из наших: по его расчету, это должно помочь ему в кое-каких кругах.
— Не может быть.
— Вот те крест.
VIII
И снова:
Карп, лучших убили. Выжили только прихвостни, подлые прихвостни вроде тебя.
И весь разработанный Карпом хитросплетенный план выживания рухнул. Книги о растениях, благоприобретенный вкус к морским продуктам, культивируемая дружба с гоями — все пошло прахом. Ты — еврей, еврей навсегда. Мразь, если погиб, мразь, если выжил. Норман снова точно каленым железом выжег на нем клеймо.
Карп утер глаза, откусил еще кусочек молочно-орехового шоколада.
И тут во тьме внешней замаячило костистое лицо оберштурмфюрера Хартманна. Карп закрыл глаза, проглотил шоколад, и лицо Хартманна обернулось лицом Нормана, Норман улыбнулся и снова обернулся Хартманном.
Хартманн.
Хартманн, самый меткий стрелок лагеря, как-то застрелил за раз сто человек, даже не прервавшись на перекур, но самым мучительным, самым неотвязным воспоминанием тех дней, когда Карп был в зондеркоманде, осталась одна девчушка. Тысячи, каждый день тысячи расстреливали, сжигали, травили газом, и за все это время из газовой камеры вышла живой только одна девчушка. Когда погасили свет, она вдохнула газ. Всего несколько глотков, и, хрупкую, маленькую, ее в толчее почти сразу же сбили с ног. По воле случая она упала лицом на мокрый асфальт. Влага нейтрализует действие газа «Циклон», и она не задохнулась.
И пока Карп и вся зондеркоманда застыли в ожидании — молились, надеялись, плакали, — врачи выхаживали девчушку. Вернули ее к жизни. Чудо. Хоть кто-то выжил. Они еще толпились вокруг перепуганной девчушки, когда явился Хартманн.
— Это недопустимо, — сказал он. — Она расскажет всем, что видела. Потом нам порядка не навести.
Чудо, один человек выжил, но, объективно говоря, нельзя не признать, что Хартманн был прав. Если отправить девчушку в какой-нибудь женский лагерь, потом порядка не навести.
Оберштурмфюрер Хартманн вывел девчушку на плац и застрелил.
Назавтра Карп попросил врача дать ему какой-нибудь быстродействующий яд, но парни из зондеркоманды что ни день приступались к врачу с такими просьбами, и он ему отказал.
Тысячи, вспоминал Карп, каждый день тысячи, а потрясла его только смерть девчушки, которую вернули к жизни лишь для того, чтобы застрелить.
И снова:
Карп, лучших убили. Выжили только прихвостни, подлые прихвостни вроде тебя.
После всего, что я для него сделал, думал Карп, купал, мыл его в госпитале, такая награда. Ладно, Норман. Ну погоди. Я тебе покажу. Тебя надо проучить.
IX
Увидав, что шарик исчез, Норман метнулся к справочному бюро.
— Где он? — спросил Норман.
— Прошу прощения, сэр?
— Шарик, — сказал Норман. — Он пропал.
— Шарик?
— Как его достали?
— Прошу вас, сэр, успокойтесь, постарайтесь говорить медленнее, и тогда мы, вероятно, сможем…
Норман сгреб клерка за воротник, встряхнул.
— Шарик пропал. Я хочу знать, куда он делся. Вам ясно?
Его пытались оттащить, но Норман вырвался.
— Я хочу знать, что случилось с шариком — только и всего.
Ему заломили руки за спину. И как он ни сопротивлялся, скрутили: на него навалилось несколько человек.
— Он что, пьяный?
— Хорошо, если б так, приятель.
— Чокнутый?
— Вы не имеете права меня задерживать, — кипятился Норман. — Скажите только, куда вы дели шарик…
Вокруг столпились люди.
— Джон. Джон, сюда, быстрее!
— Hélène. Vite, cheri. Un Anglais fou. Regarde. Il porte la mine d’un cochon
[135]
.
Коренастый здоровяк ткнул Нормана в бок.
— Шевели извилиной, приятель. Ничего не признавай, пока не поговоришь с адвокатом.
— Wolfgang! Komm hier
[136]
.
— Вот так оно и начинается, — обратился один бородач к другому. — Сначала они строят авиабазы. А потом порядочным женщинам страшно выйти на улицу.
— Он что, кого-то изнасиловал?
— Вроде бы.
Тетка с отвислой грудью пробилась вперед — рвалась посмотреть на Нормана, он был мертвенно бледен.
— Валяй дурака. — Здоровяк чувствительно ткнул Нормана в бок. — Иначе тебе не сдобровать.
Тут Норман увидел, что к нему, раздвигая толпу, пробирается Вивиан, и у него отошло от сердца. Он улыбнулся из последних сил.
— Вот где вы, — сказала она. — Слава богу, вы живы-здоровы.
— Вы его знаете?
— Отпустите его немедленно, — сказала Вивиан. — Он болен.
— Болен? Чокнутый он, вот что.
Двое мужчин отвели Нормана к креслу, усадили. Вивиан и чиновник чином постарше шли за ними следом.
— Как вы? — спросила Вивиан.
— Пожалуйста, — сказал Норман, — пожалуйста, попросите их сказать, куда дели шарик.
— Шарик? — спросил чиновник.
Вивиан стиснула руку Нормана.
— Не волнуйтесь, — сказала она.
— Шарик? — переспросил чиновник. — Как вас зовут?
