— Наверное.
— Оппортунизмом?
— Согласен, — сказал Норман. — Оппортунизмом. Закругляйтесь, чтоб вам.
— У меня, — сказал Эрнст, — были принципы. А потом один американец как-то дал мне шоколадку и сказал, что Гитлер мертв. Kaput! И принципам пришел конец. Через полмесяца я провел ночь с американским полковником за две пачки «Лаки страйк». О’кей! Браво. Настала эпоха новых принципов. Истина приравнивается к «Лаки страйк». — Взгляд его стал отчужденным. — Так что не надо мне ничего говорить о принципах.
— Знаете ли, ни достоинства, ни чести, ни любви никто еще не отменял.
— Как же, как же. Слышал-слышал: о них разглагольствуют поутру в воскресенье по радио.
— Хотите еще выпить?
— Такие, как вы, ваше поколение, убивали во имя идеалов, принципов, построения лучшего мира.
Норман налил себе.
— Гитлер сжигал евреев, — Эрнст сорвался на крик, — а Сталин убивал кулаков, и все ради того, чтобы я жил в лучшем мире.
— Вы не понимаете, о чем ведете речь.
Эрнст встал, его пошатывало.
— Я хотел бы поговорить с Салли. Хотел бы увидеть ее перед…
— Я буду ждать вас здесь, — сказал Норман.
В дверях Эрнст остановился.
— Что мое, совершенное по нечаянности преступление, по сравнению со всеми преступлениями, которые такие, как вы, совершали из лучших побуждений? — спросил он.
Когда Эрнст вошел в их комнату, Салли только что кончила подметать. Карп сидел на кровати.
— Что он сказал? — спросил Карп.
— Он передаст меня полиции. Это вопрос принципа.
— Принципа. — Салли беззвучно рассмеялась. — Ты доволен? Рад, что сядешь в тюрьму, — ты же этого добивался? Ты должен был убежать со мной, пока…
Эрнст пошел к двери.
— Куда ты? — спросила Салли.
— В уборную, — сказал он. — Сейчас вернусь.
Эрнст спустился с лестницы, дошел по Белсайз-авеню до Хаверсток-Хилл, там свернул и пересек дорогу. В метро купил билет до «Ливерпул-стрит».
XIV
Через полчаса Норман поднялся наверх.
— Где Эрнст? — спросил он.
— Ушел, — сказала Салли.
На кровати лежала кучка денег.
— Деньги мои, — сообщил Карп. — Он их не взял. Я — не немец, не такой, как он.
Норман кинулся к окну.
— Он спросил — нельзя ли ему поговорить с тобой, — сказал Норман. — Я разрешил.
— Он ушел, — сказала Салли.
— Куда?
— Откуда мне знать?
— Карп?
— Избей меня, — предложил Карп. — Я прихвостень, еврейский прихвостень. Помнишь?
Норман грозно надвинулся на Карпа.
— Не трогай его, — остановила Нормана Салли. — Мы не знаем, куда Эрнст ушел. — Она подняла глаза на Нормана и засмеялась. — Человек принципа, вот ты кто.
— Он оставил гитару, — сказал Карп.
Норман швырнул гитару об пол, долбанул по ней ногой.
— Я найду его, — заявил он. — Куда бы он ни убежал.
— Теперь Норману есть для чего жить, — бросила Салли. — Для ненависти. Теперь у него снова есть кого ненавидеть.
Норман легонько потряс Салли.
— Ты знала, что Эрнст в конце концов сбежит? — спросил он. — Этот план вы разработали вдвоем?
— Она не знала, — ответил Карп.
— Убери руки! — крикнула Салли.
— Царь Давид, — сказал Карп, — поставил Урию в самое сильное сражение, чтобы взять его жену Вирсавию
[145]
.
— Послушай, — сказал Норман, — он убил моего брата.
— Вот видишь, — сказала Салли, — он руководствуется принципами.
— Господи.
— Ты что, не понимаешь: она хочет, чтобы ты ушел, — сказал Карп.
Похоже, Салли только тут заметила разбитую гитару.
— Ну зачем, зачем ты ее разбил? — спросила она.
— Извини.
Салли зарыдала.
— Я всегда знала, что нам не быть вместе, — сказала она. — Всегда знала, что ему от тебя не уйти. Но теперь, когда так оно и вышло… Он стоит десятерых таких, как ты, — выкрикнула она.
— Надо бы врезать тебе, да так, — сказал Норман, — чтобы ты…
— Ты прав. В том-то и дело, — сказала она. — Понимаешь? Ты всегда прав. А он нет. Жизнь не дала ему ни одного шанса.
— Ты. — Норман схватил ее за плечи. — Мы с тобой, — сказал он, — мы могли быть так счастливы. Я любил тебя, Салли. Как же я тебя любил. Но… Как ты могла предпочесть мне такое отребье, как Эрнст? И чем это кончилось — он от тебя сбежал. Ты не ожидала, что он сбежит. Надеялась, что он останется с тобой. Салли, Салли. Подумать только, что ты сделала с нами.
— Ты совсем один, глупый ты человек, — сказала она. — У тебя нет ничего, кроме ненависти.
— Я найду его, — Норман отпустил ее, — где бы он ни был.
— Найди, — сказала Салли. — Мне до этого больше дела нет.
Когда Норман ушел, Карп тоскливо уставился на гитару.
— Она разбита, — сказал он.
— Да, — сказала Салли. — Разбита.
Часть четвертая
I
Хейл был ошеломлен.
Сидя следующей весной напротив Нормана в его обшарпанном кресле, Томас Хейл утюжил окладистую черную бороду и удрученно качал головой. В Торонто его конечно же предупреждали. Чарли Лоусон говорил, что Норман психически болен. Но кому, как не Хейлу, знать, что люди творческие склонны приукрашивать, и он не придал рассказу Чарли особого значения. Норман всегда пил лишку — еще один порок творческих личностей, размышлял Хейл, — но алкоголиком его не назовешь.
— …и с тех пор, — сбивчиво продолжал Норман, — я его ищу. Посмотрел бы ты, какую переписку я веду. Раз-другой я даже нанимал частных сыщиков. Он, сдается мне, вернулся в Восточную Германию. Я подумываю этой осенью поехать в Берлин, если смогу себе позволить. — Норман распустил лицо в улыбку. — Выпьешь еще?
— Нет, спасибо. — Норман, не разбавляя, налил себе виски, и Хейл поморщился. — Не слишком ли рано начинаешь?
Квартира Нормана выглядела более запущенной и захламленной, чем прежде. Норман еще сильнее поседел. Он огрузнел, оплыл, глаза у него помутнели, словом, явно опустился. Хейл предпочел бы, чтобы Норман — ради своего же блага — не рассказывал эту историю каждому встречному-поперечному. Надо же такую небывальщину забрать себе в голову, подумал он.
