Норман смотрел, как Боб, пошатываясь, пробирается к телефону между прихотливо расставленными столиками.
— Ты ничего не ешь, — обратился он к Зельде.
— Я не голодна.
До возвращения Боба оба так и не проронили ни слова.
— Линия, чтоб ей, все еще занята.
На самом деле никто не брал трубку. Боб гадал, куда бы могла деться Салли.
— Какого черта. — Он заказал еще виски. — Так на чем я остановился? — спросил он.
— На Сталине, — сказал Норман, — вот на чем.
Боб рассматривал Нормана помутневшими от выпитого глазами. А ведь он холостяк, думал Боб. И по всей вероятности, должен знать хорошего абортмахера. Надо его попытать.
— Посмотри на это так, — сказал Боб, — если одно поколение и принесли в жертву, то хотя бы на этот раз люди погибли не бесцельно. А ради будущего своих детей.
— А ты посмотри на это вот так, — сказал Норман. — Сдается мне, что, кроме политических заслуг, у таких людей, как мы, ничего другого за душой нет. Осознать это в сорок очень тяжело.
— Вот уж не думала, что тебя это все еще заботит, — ввернула Зельда.
— Заткнись! — прикрикнул Боб.
— Боб, он давно показал свое политическое лицо. Он…
— Молчи! Сама не понимаешь, что несешь. Послушай, — язык у Боба заплетался, — Норман, я — гуманист. Я верю, что человеческая жизнь священна. На том стоял и стою. — Боб не без труда встал. — Извини, я мигом назад.
Зельда раздавила сигарету в тарелке жареного риса.
— У нас сегодня гости, — сказала она. — Ты не хотел бы прийти?
— Рад бы, да занят, — сказал Норман.
— Пожалуйста, скажи Бобу, что я тебя пригласила, но ты занят.
— Нет. Не скажу.
Вернулся Боб.
— Так на чем я остановился? — спросил он.
— На том, что человеческая жизнь священна, — сказал Норман.
— Я ухожу, — объявила Зельда.
— Встретимся в церкви, — заявил Боб.
— Я ухожу, слышишь?
— А я сказал: встретимся в церкви.
Зельда толкнула Нормана локтем.
— Скажи ему, — попросила она.
— Ась?
— Ты скажи-ка мне, скажи. — Боб приподнялся, размахивал руками — изображал, что дирижирует оркестром. — Ты скажи-ка мне, скажи.
— Скажи ему.
— Сама скажи.
— Как, она еще здесь? — спросил Боб.
Норман кивнул.
— Я пригласила Нормана прийти к нам в гости. Он занят.
— В гости. У кого это гости? — спросил Боб.
— Это правда. Она пригласила меня.
— Милости просим, будь нашим гостем, — выпевал Боб.
— Он сказал, что занят, — не отступалась Зельда. — Ну а теперь, ты уедешь со мной? Пожалуйста.
— Я тоже занят, — сказал Боб. — Все заняты, такое теперь время.
— Вот-вот начнут собираться гости, твои гости, между прочим.
Боб посмотрел на часы — без двадцати восемь.
— Мне надо позвонить, — сказал он. — Зельда, послушай, я вернусь через час. Должен сперва кое-кого повидать.
Зельда застыла в нерешительности.
— Я привезу его домой к половине девятого, — сказал Норман. — Обещаю.
Едва Зельда ушла, Боб, пошатнувшись, снова восстал.
— Я мигом, — сказал он. Но на этот раз отсутствовал добрых пять минут.
— Не могу понять, — возвратясь, сказал он. — Не отвечает… — Он ухмыльнулся во весь рот. — Так на чем я остановился?
Норман сказал на чем.
— Ну да, — сказал Боб, — вот ты, ты имеешь представление, какой процент детской смертности был до революции? И был ли хоть один погром в Польше, — прочувствованно сказал он, — с тех пор, как к власти пришли коммунисты?
За выпивкой и разговорами прошли еще полчаса, после чего Норман вывел Боба из ресторана.
— Держи, — Боб сунул ему ключ от машины. — Будь другом, сядь за руль. — Они взгромоздились в машину. — Но сперва подвези меня на… — он назвал адрес Салли, — идет?
— Я обещал Зельде, что доставлю тебя домой к половине девятого, — сказал Норман. — А сейчас без четверти девять.
— Да ну? — Боб удивился.
Норман уверил его, что так оно и есть.
— Без четверти девять, говоришь? — Боб попытался собраться с мыслями. Почему она не берет трубку? Сердится, подумал он. Куда-нибудь вышла. Позвоню ей утром.
— Твоя взяла, Троцкий — сказал он. — Домой так домой.
Норман отвез Боба домой. Гости разошлись лишь к четырем утра, назавтра Боб спал допоздна. И так Салли умерла.
IV
— Когда их ожидать?
— Через час, не раньше, — сказала мисс Гринберг.
Из палаты напротив доносился стариковский хрип, по коридору изредка пробегала, цокая каблучками, сестра, в остальном в палате Монреальской еврейской больницы царила тишина. Его нога, сломанная в трех местах, была подвешена на сложной системе блоков.
— Никаких фотографий, — сказал он. — Вы обещали.
— Разумеется, — сказала она. — Никаких фотографий. Включить телевизор?
— Включайте.
Однако прежде пришел мистер Гордон. Тучный, патлатый Хайман Гордон навещал его каждый день. Мисс Гринберг хотела бы, чтобы он ушел. От его непроницаемой улыбки ей было не по себе.
— Минутку, — сказал он. — Вы не могли бы расчесать мне волосы?
— Охотно.
Она бережно, с явным удовольствием расчесывала его волосы.
— Вам пора подстричься. А как, по-вашему, Джозеф?
— Да, — сказал Эрнст. — Пожалуй.
— Волнуетесь?
— Нет.
— Это, знаете ли, большая честь. Мы все гордимся вами.
— Спасибо, мисс Гринберг.
— Труди, — поправила она.
— Труди.
Изображение на экране поплыло, но тут же выправилось. Экран заполнил кубастый коротышка с бородой и червеобразными усишками; расплывшись в улыбке, он адресовался Эрнсту, Труди и Хайману Гордону.
— Добрый вечер, дамы и господа. Меня зовут Томас Хейл. Каждую пятницу мы имеем удовольствие представлять вам программу «Дебаты» — в нашей программе трое участников обсуждают какую-нибудь животрепещущую тему. Сегодня наши гости, — камера отъехала назад, — мисс Люси Морган, критик, поэт, автор книг о путешествиях, она слева от меня. — Хейл сделал паузу, послал зрителям улыбку. — Мисс Морган, насколько мне известно, у вас этой осенью выходит сборник стихов в серии «Большой формат» издательства «Бойд и Макьюен». Все верно?
