Как только она ушла, хлопнув дверью, я подогрел грудинку, которая оказалась очень сочной, разве что чуть пересоленной. Зато каша была безупречна. «А что, — подумал я, — вот бы нам перестать трахаться, но чтобы она продолжала мне готовить!.. Н-нэ. Она на это не купится».
В тот же вечер, хотя и несколько позже, затягиваясь «монтекристо», я вдруг сам себя удивил, решившись поступить с Арни справедливо и положить конец распрям в офисе. Проснулся с твердым намерением, пусть жертвуя собой, но стать мужчиной, решительным и исполненным благородства. Имитируя в мягких тапках чечеточную проходку, на радостях запел-заголосил: «Итси-битси, тинни-вини, желтый в крапинку бикини». [На самом деле песенка «Итси-битси» была популярна лишь в 1960 году. — Прим. Майкла Панофски.] Затем, сразу после долгого, обильно сдобренного алкоголем ланча в «Динксе», где я еще больше укрепился в своем решении, я пригласил Арни к себе в кабинет.
— Что-нибудь не так? — спрашивает, а у самого, смотрю, нижняя губа дрожит.
— Сядь, Арни, старый мой дружище, — расплывшись в милостивой улыбке, сказал я. — У меня для тебя новость.
Арни присел на краешек стула. Скованный. Потный. И страхом от него так и веет.
— Я тут обдумал твои проблемы, — продолжил я. — И пришел к единственно возможному выводу. Пристегнись ремнем, Арни, я выгоняю Те…
— Да хрена с два! — заорал он, вскочив со стула и брызгая слюной. — Я сам немедленно ухожу!
— Арни, ты не понял. Я вы…
— Да ну, неужто? Так убери эту ухмылку с физиономии. Он, видишь ли, сделал выбор, а я? А у меня своя гордость, и я сделал свой!
— Арни, послушай меня, пожалуйста.
— И не думай, бога ради, будто я не знаю, что за всем этим кроется. Иуда. Решил к моей жене клинья подбивать. Пытался надругаться над матерью моих детей! Она не осталась вчера ночевать у Ривки, приехала домой еще до полуночи и все мне рассказала. Христопродавец, ты подкрался к ней у нас на кухне, на вечеринке в честь бар-мицвы Крейга, и терся об ее… об нее… негодяй! Она отшила тебя, и теперь я должен за это расплачиваться. А, ты смеешься! Тебя это забавляет?
— Прости. Никак не удержаться, — сказал я, оставив всякие попытки подавить смех.
— Тебе так хочется посмеяться? Ладно. Помогу тебе, скажу такое, что вообще обхохочешься. У тебя нет ни одного сотрудника, который бы не подыскивал себе другую работу. Тоже мне большой босс. Хозяин борделя. Ты думаешь, ты — Дэвид Селзник, а тебя за глаза зовут Гитлер, а иногда Дин Мартин
[210]
. Не потому, что ты у нас такой красавец — ты урод каких мало, уж это не беспокойся, — а потому, что ты такой же пьяница, как и он. Ну что ты из себя представляешь? Нуль в квадрате. Твой папочка продажный полицейский, а мамочка и вовсе посмешище, мешуга, долбанутая от рождения. Помнишь, в тот раз, когда она получила письмо от Гедды Хоппер
[211]
с подписанной фотографией? — там он был ВПЕЧАТАН, ее автограф! А твоя мать совала им в нос каждому встречному-поперечному, и они не знали, куда прятать глаза.
— Ты копаешь себе глубокую яму, Арни.
— Франсина однажды ходила к тебе относить документы и говорит, что застала тебя в дурацкой соломенной шляпе, одетого валетом червей и к тому же в чечеточных туфлях. Ха-ха-ха. Фред Астер, дай глянуть на твои лавры. Дуп-диду-дидуп, выступает Джин Келли
[212]
Панофски! Ну мы и посмеялись над тобой! Так что сам туда же ступай, поц из давнего далёка, я передать тебе не могу, как я рад, что отсюда сваливаю.
И выскочил.
В ярости бросившись из кабинета, я попытался догнать Арни, но чуть не лоб в лоб столкнулся с Тедом.
— Это твоя вина, Тед! Ты уволен. С сегодняшнего дня ты здесь больше не работаешь.
— Что вы там такое бормочете? Хоть убей не разберу, только сдается мне, кто-то сегодня чуток перебрал.
— Ты у меня больше не будешь тут издеваться над Арни. Выгребай все из стола и убирайся.
— А как насчет моего контракта?
— Получишь жалованье за шесть месяцев, и дело с концом. Bonjour la visite
[213]
.
— В таком случае я свяжусь с вами через адвоката.
Черт! Черт! Черт! Что я наделал? Я мог бы обойтись без Арни, от него только лох ин дер копф
[214]
, но без крутых связей в гоише банке я пропаду! Перед внутренним взором сразу замелькали векселя, которые завалят всю поверхность моего стола завтра же утром. Отзывы займов. Комиссии, проверки. Всевозможные чиновники, роющиеся в бумагах.
— На что это вы все уставились? — рявкнул я.
Головы сникли.
— Ваш местечковый Гитлер подумывает о сокращении штатов. Миниатюризация в действии. [На самом деле слово «миниатюризация» вошло в язык только в сентябре 1975 года, когда «Ю. С. ньюс энд уорлд рипорт» сообщила читателям: «Всякое дальше, выше, больше — в прошлом. Теперь все должно быть маленьким, еще меньше, совсем крошечным. Инженеры из Детройта называют нынешнюю тенденцию «миниатюризацией». Шесть лет спустя, когда в 1981 году разразился экономический спад и компании начали увольнять сотрудников тысячами, слово «миниатюризация» стало расхожим и в этом его смысле. — Прим. Майкла Панофски.] Так что, если кто-то здесь подыскивает себе другую работу — флаг ему в руки. А древко — знаете куда. Незаменимых у нас нет. Вы все тут одноразовые. Как туалетная бумага. Счастливо оставаться.
В жутком настроении, готовый провалиться сквозь землю от стыда за дикую сцену, разыгранную перед сотрудниками, я направился прямо в «Динкс» искать поддержки.
— У тебя выдался трудный день на работе, ми-илый? — спросил Джон Хьюз-Макнафтон.
— Знаешь что, Джон? Эти твои шуточки совсем не так остроумны, как тебе кажется. Особенно когда ты с утра зенки залил. Как сейчас, — отбрил его я и двинулся в бар отеля «Ритц».
Было, наверное, часов восемь вечера, когда я оттуда вывалился, кое-как влез в такси и поехал к Арни в его пустынный и еле обжитой Шомеди. Дверь отворила Абигейл.
— Ты что, посмел явиться сюда? — в ужасе прошипела она.
— Я к нему пришел, не к тебе, — сказал я, протискиваясь мимо.
