– Но…
– До свидания, отец Даниил.
Когда дверь за священником закрылась, Каширин подошёл к окну и вынул из кармана пачку сигарет. Он почти не курил, так, по особенным случаям, и сейчас, видимо, наступил как раз такой случай. Щёлкнув тяжёлой зажигалкой, затянувшись и выпустив струйку дыма, Каширин посмотрел во двор: там отец Даниил, маленький, взлохмаченный и невероятно энергичный, с кем-то разговаривал по мобильнику, медленно шагая к воротам. По всей видимости, священник приехал на общественном транспорте, что заставило Каширина улыбнуться: бедных слуг Господа он почти не встречал, известное дело – святой дух зело калорийный…
Ну да бог с ним; у Каширина сейчас немало было и прочих забот, помимо размышлений о морали церковников. Задавив окурок в пепельнице, он взял со стола растрёпанный блокнот на пружине, чудом не терявший помятые листки и вышел из кабинета.
– Кирилл Александрович, патриарх на проводе, – подобострастно пролепетала секретарь – скучная старая дева в растянутой кофточке и юбке до пола. Каширин ею почти брезговал, но уволить и посадить за огромный стол какую-нибудь смазливую длинноножку не мог: его бы поняли не так, и задали бы немало лишних вопросов, чего он издавна терпеть не мог.
– Скажите, что я на совещании и обязательно перезвоню, – бросил он, покидая приёмную. Секретарь подчинилась, наверняка подумав в адрес начальника что-нибудь нелицеприятное.
«Например, что в аду мне нашпигуют язык отравленными иглами за обман, – весело думал Каширин, спускаясь по лестнице к камерам. – Интересно, чем тогда нашпигуют Афанасия в определённых местах?» Охранник, увидев его, почтительно козырнул и отрапортовал:
– Всё в порядке, Кирилл Александрович.
Каширин кивнул и подошёл к двери, за которой находился Зонненлихт. «Всё в порядке, – подумал он, извлекая из кармана ключ. – Знали бы вы все, чего стоит этот порядок…»
К чести Зонненлихта следует сказать, что он сохранял присутствие духа и нимало не ударился ни в панику, ни в истерику, ни в качание прав – даже глянец его обуви не утратил сияния. С таким холодным достоинством мог бы сидеть король в изгнании; на Каширина он взглянул как на пустое место – чего тот и ожидал.
– Как самочувствие, Антон Валерьевич? – спросил Каширин. Зонненлихт, обративший острый профиль к серому квадратику окошка, не удостоил начальника следственного отдела и поворотом головы.
– Жалобы на дурное обращение есть?
Молчание. Каширин удовлетворённо хмыкнул. Чего-то в этом роде он и ожидал.
– Тогда приступим к допросу, – сказал он, и в этот момент Зонненлихт повернулся, и с брезгливым презрением промолвил:
– Вы должны меня выпустить, Кирилл. Немедленно.
Возникла пауза, во время которой заключённый рассматривал Каширина – так какой-нибудь белый индийский слон взирал бы на моську, которая возомнила, что слон находится в её власти.
– Для кого-то я и Кирилл, – раздумчиво произнёс Каширин, – а вот для вас, гражданин, я Кирилл Александрович, и только так.
Зонненлихт высокомерно фыркнул и отвернулся.
– Много же вы на себя берёте, – проговорил он, – тяжело будет нести… Кирилл Александрович.
– Да я уж как-нибудь, – заверил его Каширин и раскрыл блокнот на чистом листе. – Хотя такое понтоломство вам как-то не очень идёт, честно говоря. Итак, несколько вопросов…
– Вы должны меня выпустить, – всё с тем же непробиваемым спокойствием человека высшей расы произнёс Зонненлихт. – Немедленно.
Каширин только усмехнулся. К подобным сценам за время работы в следственном отделе он привык настолько, что говорил, будто подобные заявления входят в стоимость обслуживания. Бывали тут и сектанты, голосившие, что посланы на Землю лично Великим и Ужасным Творцом Вселенной, который только что был тут и спрятался в унитазе, бывала и золотая молодёжь, которую от безделья занесло не в секс, наркотики и рок-н-ролл, а в поклонение какому-нибудь очередному Мессии – такие обычно плакали, звали папу и угрожали анальными карами, и тем, что «ты улицу будешь мести, лохматый, понял?!» В общем, по долгу службы в этой камере Каширин повидал немало, и удивить, а уж тем более запугать его такие речи могли примерно так же, как голая задница – ежа.
– Вы зачем студента ловили?
Зонненлихт вопросительно изогнул бровь.
– Студентов не ловил. Ловец человеков, – усмехнулся он краем рта, – это немного другая фигура. Сами знаете.
– А у меня есть показания Даниила Олеговича Харина, который клялся и божился, что вы подрядили его с помощниками ради поимки Николаева Александра Сергеевича, сроку дали неделю и посулили награду, от которой гражданин Харин не смог отказаться, – парировал Каширин. Выражение лица Зонненлихта не изменилось.
– Бросьте ломать комедию, – презрительно вымолвил он. – Вы прекрасно видите и знаете, кто я, поэтому мне непонятно, почему вы чините препятствия и городите чушь, вместо того, чтобы оказывать содействие.
«Да я просто время тяну, – подумал Каширин, – чтобы дать Саше возможность отлежаться после приступа и уехать из города как можно дальше. Потому что уже завтра к вечеру этого лощёного хмыря придётся отпустить под подписку о невыезде, и первым делом он ломанётся на мою конспиративную квартиру, благо Харин подскажет адресок… А квартиру придётся менять, а жаль; хорошая была квартира…»
– Ну и кто же вы? – спросил Каширин. – Назовитесь. Не для протокола, а так… для души. Кто вы, какая у вас миссия, зачем вам сдался бедный студент Николаев. Итак?
Зонненлихт фыркнул.
– Любите же вы, чтобы вам подтверждали очевидное… Поразительно, право. Поразительно. Давайте закончим этот фарс прямо сейчас: я встану и уйду, а вы снова поступите правильно. Согласны?
Каширин улыбнулся. Да, действительно – этот тонкий звон колокольчика в висках, тихая, но энергичная музыка, плывущая по венам и заставляющая подниматься, идти и делать – это в самом деле был вкус жизни; а ведь он был так уверен, что смог забыть его, усыплённый равнодушным спокойствием работы и рамками, в которые старательно загонял себя сам, просто ради того, чтобы не думать о том, за какую команду и как надо играть… Это был вкус жизни; казалось, вот-вот – и он раскатает его на языке и проглотит, словно таблетку.
– Ненавижу, когда мне говорят, что и как делать, – весело промолвил он, взглянув Зонненлихту в глаза. – Так и запишу: арестованный от дачи показаний отказался, на сотрудничество не пошёл. Если передумаете, обратитесь к охраннику, он меня позовёт.
«Интересно, что ему мешает встать и дать мне в рожу, – думал Каширин, запирая дверь, – Весовая категория у нас одна; заломил бы мне белы рученьки и на выход… Ан нет. Не по правилам. По правилам я должен был пасть на колени, открывая врата на свободу, и проводить его до ворот – опять же, на коленях. Или нет – по правилам я должен был бы скрутить в бараний рог Сашу и принести на блюдечке…»
