– Вы до такой степени полагаетесь на вашу саблю, пан рыцарь? – на сей раз из голоса пани Анна исчезла ирония, он звучал совершенно серьезно, даже, пожалуй, мрачно.
– Вы недавно имели случай убедиться в разящей силе и мастерстве моего клинка! – продолжал красоваться поручик, не ощутивший внезапную перемену тона собеседницы.
Газа пани Анны холодно сверкнули:
– Хорошо, пан Анджей. Я согласна отправиться на прогулку в лес с вами вдвоем, – и, жестом остановив ротмистра, собравшегося было броситься на колени и радостно припасть к ее руке, она добавила с прежней загадочной мрачностью. – Но лишь с одним условием!
– Все что угодно, прекрасная пани! – вне себя от радости пылко воскликнул гусар.
– Весьма опрометчивое обещание, – жестко усмехнулась пани Анна. – Но вы можете быть спокойны: я не потребую от вас ничего невозможного. Мое условие таково: мы с вами углубляемся в лес, находим уединенную поляну, на которой нас никто не увидит…
Пан Голковский весь затрепетал от радости и с трудом подавил восторженный вопль, едва не сорвавшийся с его губ. Между тем пани Анна продолжала свою речь:
– …На которой нас никто не увидит. И там, на этой поляне, вы дадите мне урок фехтования.
У ротмистра от удивления и неожиданности отвисла челюсть, он так и застыл с открытым ртом, изумленно вытаращившись на пани Анну, словно не замечавшую проявления его бурных эмоций.
– Мы с вами, пан ротмистр, проведем учебный фехтовальный поединок. Биться будем, как на рыцарском турнире, настоящим оружием, в кирасах и шлемах с опущенным забралом. Укол или удар в грудь, шею или в голову означает поражение. Два удара в руку или ногу – тоже проигрыш. Чтобы вы бились со мной всерьез, я назначаю вам награду: в случае моего поражения вы будете вправе требовать от меня удовлетворения ваших чувств. Если же вы проиграете наш поединок, то поклянетесь раз и навсегда забыть меня и впредь не искать моего общества! Я целиком и полностью полагаюсь на вашу рыцарскую честь, пан ротмистр.
Голковский, не веря своим ушам, продолжал молча взирать на прекрасную пани.
– Согласны ли вы с моими условиями, пан ротмистр? – нетерпеливо спросила пани Анна.
Тот, наконец, осмыслил услышанное, пришел в себя и радостно засмеялся:
– Разумеется, моя прекрасная пани, – многозначительно выделив слово «моя» воскликнул бравый гусар. – Я согласен завоевать вашу благосклонность столь необычным, но столь восхитительным, истинно рыцарским способом! Позвольте облобызать ваши нежные ручки!
– Не позволю! – достаточно резко, почти грубо осадила его пани Анна. Вначале – поединок, потом – все остальное. Ступайте к линии постов, садитесь на коня. Я надену доспехи и вскоре присоединюсь к вам.
С этими словами она резко поднялась из кресла и вышла из штабной палатки, не обращая внимания на ротмистра и не внимая тем словам, которые он тщился произнести ей вслед.
– Я отправляюсь с ротмистром по делам службы. Подать мне доспехи и седлать моего коня, – приказала пани подбежавшему к ней лейтенанту.
– Слушаюсь! – вытянулся перед ней лейтенант. – Скольких бойцов прикажете выделить в сопровождение?
– Отставить сопровождение! Я отправлюсь одна! – жестким голосом и взглядом пресекла она все дальнейшие вопросы и предложения своего заместителя.
Они спешились на небольшой поляне, окруженной густым непролазным кустарником. Звуки из лагеря королевского войска сюда уже не долетали. Сонный полуденный лес, казалось, был пустынен. Лишь время от времени тишину нарушало ленивое щебетание немногочисленных птах. Однако пани Анна, не привыкла доверять кажущейся тишине. Она жестами приказала ротмистру взять коней по уздцы и стоять молча, а сама, держа наготове два пистоля, бесшумно пересекла кусты, и углубилась в окружавший поляну лес. Беззвучно ступая по все еще влажной с ночи лесной подстилке, она, передвигаясь зигзагами, бегом осмотрела периметр и, убедившись, что лес вокруг действительно не таит в себе никакой угрозы, вернулась на поляну.
Пан Голковский, привязав лошадей к веткам кустарника, нетерпеливо вышагивал взад-вперед, поджидая пани Анну.
– Ну наконец-то! – порывисто бросился он ей навстречу. – Исчезли, словно призрак, и ни слуху, ни духу! Я уже было начал волноваться!
Голковский старался придать своему голосу игривую беззаботность, но все же в нем явственно проскальзывали тревожные нотки.
– К делу, ясновельможный пан! – прервала его излияния Анна, совершенно не запыхавшаяся после пробежки. – Саблю наголо!
Подавая пример, она прямо через голову сняла портупею со своей шпагой, вынула из ножен клинок, отбросила ножны с ремнями далеко в сторону. Ротмистр, чуть замешкавшись, медленно и нехотя проделал то же самое. Они встали друг напротив друга. Пани Анна сразу приняла фехтовальную стойку, а Голковский стоял, опустив саблю, в недоумении пожимая плечами и покачивая головой.
– Пани Анна, вы – самая прекрасная и загадочная женщина, которую мне довелось встречать в своей жизни. Чтобы добиться вашей благосклонности, я готов на все! Но… Но, черт меня побери, я не понимаю, зачем вы затеяли это состязание, исход которого заведомо известен! Во всем королевском войске, да и, пожалуй, во всей Европе никто не может сравниться со мной в умении владеть клинком. Я с пятнадцати лет участвую в битвах и дуэлях, и уже давно потерял счет своим победам в сабельных схватках не на жизнь, а на смерть. Неужели вы всерьез рассчитываете одолеть меня в потешном поединке? А если нет, то к чему все эти эскапады, не лучше ли перейти сразу к поцелуям? Простите, что изъясняюсь с излишней прямотой, но она неотъемлемо присуща гусару, каждый день играющему со смертью, а мое сердце переполнено чувством пылкой любви к вам!
Пани Анна опустила локоть, подняв шпагу вверх, нетерпеливо притопнула ногой:
– Пан Анджей, не надо пустых речей. Напоминаю наше условие: укол или удар в голову или грудь, или два – в конечности означают проигрыш. Победитель получает или любовь, или забвение. Так что сражайтесь всерьез, ясновельможный пан, и не ждите от меня пощады. К бою!
Голос ее звучал вызывающе резко, даже, пожалуй, с высокомерным презрением. Такого тона в отношении своей персоны пан Анджей не мог простить никому.
– Хорошо, пани! Вы сами напросились! – уже безо всякого любовного пыла, а с обидой и раздражением воскликнул он и принял, наконец, фехтовальную стойку.
Клинки скрестились, коротко прозвенев в лесной тишине. Ротмистр, несмотря на только что звучавшую похвальбу и полную уверенность в собственном превосходстве, все же начал поединок весьма осторожно и осмотрительно. Слишком уж ценный приз должен был получить он в случае победы. А уж о поражении лучше было не думать, ибо оно означало ужасающий, невиданный позор. Да и непонятная решительность, с которой пани Анна настаивала на поединке, внушили бравому гусару некоторые смутные опасения.
Однако, после первых же секунд схватки пану Анджею – выдающемуся мастеру фехтования – все стало ясно. Начальница вервольфов действительно умела держать в руке шпагу, и сражалась весьма неплохо, но… не более того. Гусарский ротмистр превосходил ее буквально во всем: силе, опыте, быстроте движений и даже в длине клинка своей тяжелой боевой сабли. На что же надеялась эта пани со своей почти игрушечной шпажонкой, затевая сей дурацкий поединок? Неужели на то, что он, ясновельможный пан Голковский, проявит рыцарские чувства, поддастся в схватке и добровольно откажется от своих притязаний на ее руку и сердце? Ну уж нет! Однако пора заканчивать этот балаган и ставить жирную точку острием своего клинка на изящной дорогой кирасе прекрасной противницы. Раз, два, три! Ротмистр качнул корпус назад, выманивая на себя выпад, обвел снизу вверх шпагу пани Анны и коротким страшным ударом выбил шпагу из ее руки. Легкая шпага, жалобно тренькнув, упала в траву. Не теряя темпа, пан Анджей нанес молниеносный прямой укол в грудь своей противницы.
