— Что-то приступы зачастили, мать их в душу ети… Я говорю, не знаю, как сейчас, а в наше время «политики» тянули срок культурнее. Не то что мы — кто по «уголовке» чалился. Сейчас оглянешься — кошмар! А тогда вроде как норма. Ко всему привыкаешь. И резали друг друга, и вешали, и в карты проигрывали… В карцере, в штрафном изоляторе, в бетонный пол куски рельсов вертикально вмазаны — сантиметров по сорок. Ни сесть, ни лечь… Воды — по щиколотку… Туберкулез, сифон, цинга… В бараке — «петухи» под нарами. «Законники» и паханы нажрутся чифиря или одеколона тройного… Помнишь, был такой? Его слегка водой разведешь, он сразу белеет, такой мутненький… Вытащат парочку «петухов» из-под нар, те отсосут, кому надо, их в очередь, хором в «очко» отшкворят, морды набьют и обратно под нары загонят… Все было. Вешались, травились, «куму» стучали, гвозди глотали, чтоб в санчасть закосить… Все, Петрович, было. Думаешь, сегодня что-нибудь изменилось? Да ни хрена! Сотворили парочку показательных колоний, типа пионерского лагеря… С койками, по линеечке застланными… Чтоб начальство туда возить, чтоб иностранцам понтяру втюхивать… А в остальных — все как было. Я с «откинувшимися»… в смысле — освободившимися, разговаривал… Во всех зонах одно и то же. Это мне тогда лично фарт выпал, что у меня руки нормально вставлены. Уж кому-кому, а мне грех жаловаться!.. Ты не спишь?
— Нет.
«Не сплю я, Рафик, не сплю… — думал Кирилл Петрович. — И тебя слушаю, и свое перед глазами колышется… Я сейчас будто в двойной экспозиции — одно накладывается на другое… Странно!.. Вроде бы твое с моим не должно стыковаться, а… вот идет в параллели. Очень боюсь, что эти две линии вот-вот сомкнутся. И все для нас исчезнет. И нас не станет… Недавно включил какую-то нашу русскую кабельную программу, РЕН-ТВ, что ли… А там унылый мужичонка рассказывает о том, что есть Жизнь после Смерти… Нес какой-то бред собачий. С очевидцами, документальными кадрами, фотографиями… Они уже вроде умерли, но еще не до конца. А некоторые уже совсем того… И видят самих себя мертвых — сверху! Я очень внимательно тебя слушаю, Шаяхметыч… Но даже, допустим, что если есть Жизнь после Смерти, то Зойки со мной в той Жизни уже не будет, да? Ну, как же это! Ну, на кой… мне там без нее? Зачем мне такая Жизнь?! Страшно? Страшно безумно! Естественный страх смерти. В моем возрасте это, наверное, с каждым. Сознание того, что все будет происходить без меня… Вот что жутко. Будет заканчиваться ночь и наступать утро… Потом — день. Снова — вечер… И опять ночь, Рафик… Господи, как она, бедная, одна будет разбираться во всех моих бумажках? Рецензиях, набросках, дикторских текстах, каких-то дурацких записях — «авось пригодится»… А сколько никому уже не нужных договоров с радио, телевидением, документальными киностудиями, издательствами… Письма читателей, чиновников — лестные, обидные… Злобные. Глуповато-добрые. Компьютер, забитый моими упражнениями последних лет… Кому это может пригодиться, зачем?.. Ведь за всю жизнь бог знает сколько накопилось! Мне хотя бы еще год… Я бы сообразил, что с этим барахлом делать. Что выкинуть, что оставить… Чтобы Зойке моей не возиться со всем этим дерьмом, не жалеть каждую бумажонку с моим почерком. Они и сейчас-то уже никому не нужны… Господи, о чем я? В конце зимы начнет все таять. Появятся липкие желтовато-зеленые бутончики на кустах и деревьях… Потом листья. Сначала светло-зеленые. Позже потемнеют, запылятся. Крохотные белые цветочки в траве вокруг дома… Все будет как всегда. Только без меня. Я этого уже не увижу… И меня никто не увидит. Только Зойка. Ей, наверное, еще долго будет сниться, что я живой…»
— Ты меня слышишь, Петрович?
— Конечно, Рафик, — тут же откликнулся Теплов и подумал: «Какой ужас! Чудовищная безвкусица… С этими «белыми цветочками в траве»… Как я мог так пошловато и сентиментально? Или мне уже, в конце концов, все простительно?»
— Ну, вот… А потом вдруг стали происходить чудеса! — удивленно проговорил Рафик.
«Чудеса» действительно просто пошли одно за другим!
Чудо номер раз (Оригинал не сохранился, а посему, из-за давности события и сложности формулировок, цитату считать приблизительной…).
«Заключенного отряда № 2 ИТУ общего режима № 91/4 ГУИН МВД СССР, Алимханова Рифката Шаяхметовича, осужденного на основании статьи 87, части 3, на 12 лет лишения свободы, за хорошее поведение, соблюдение дисциплины и постоянное перевыполнение плана порученных ему работ, а также в связи с производственной необходимостью, указанной в докладной записке заместителя начальника колонии по техчасти подполковника Хачикяна Г. С., — РАСКОНВОИРОВАТЬ»
Все, от подлинных хозяев зоны — «воров в законе», с которыми не только «кум», но и сам начальник колонии разговаривал почтительно — до последней «сявки», поймавшей срок по примитивной «хулиганке», посчитали такое решение начальства в отношении Рафика-Кулибина (кликуха пришла вместе с малявой из «строгача») абсолютно справедливым!
Те, кто позволил бы себе в этом усомниться, рисковал уже никогда не проснуться после утренней зычной команды дежурного: «Подъем!!!»
Чудо номер два. В первую же командировку за пятьдесят километров от зоны, в Сольвычегодск, они отправились втроем — подполковник Хачикян Г. С., расконвоированный заключенный Алимханов Р. Ш. и вольнонаемный инженер-поселенец Костюк Теодор Карлович — из высланных немцев Поволжья. И уже на проселке, не доезжая шоссе, подполковник Хачикян Г. С. проявил себя с самой неожиданной стороны.
Ехали они на «ГАЗ-67» по прозвищу «Козел», закрепленном лично за подполковником. А еще этот, продуваемый со всех сторон, военно-легковой автомобиль назывался ХБВ. Полностью — «Хочу Быть Виллисом». Ехали они на склады какого-то «Авто-трактор-снаб-сбыта» за комплектами поршневых колец и баббитовых шатунных вкладышей для двигателя малого бульдозера «434Е», который стоял на приколе уже полгода. Ну некому было перебрать движок! А бульдозер был необходим позарез. И разобраться во всех этих кольцах и вкладышах мог только Рафик-Кулибин. Потому что инженер-поселенец Костюк Теодор Карлович был всего лишь «шестеркой» у подполковника Хачикяна и весьма узким специалистом по санитарно-техническим и водопроводным делам. Умывальники, туалеты, сливные бачки, «титаны» в бараках — вот тут Костюк был как рыба в воде…
Раз в неделю подполковник пользовал жену Костюка — Любку.
Любка Костюк работала в медсанчасти колонии фельдшером. Редкие счастливцы из заключенных, успешно «закосившие» в лазарет, могли по вечерним пятницам слушать, как за стенкой палаты, в приемном покое лазарета, ритмично скрипит и потрескивает топчан, как взрыкивает распаленный Хачикян и как сладостно подвывает и повизгивает Любка.
Тогда в палате на восемь больничных коек начинался бурный коллективный акт рукоблудного самоудовлетворения. Где главной доблестью считалось достижение оргазма одновременно с самим гражданином подполковником!
В эти краткие и могучие секунды рык подполковника Хачикяна перекрывал грохот двигателей землеройных машин и тяжелых бульдозеров на прокладке газопровода, мат конвоя вечерней смены взламывал границы Архангельской области и уже затихал где-то на юге Вологодской…
