Я повторяю: Водила мне крайне симпатичен! Я обнаружил в нем качества чрезвычайно нам с Шурой близкие: прекрасную половую мощь, незатухающие сексуальные желания, какую-то трогательную застенчивость и подлинную широту нормально воспитанного русского Человека.
Однако при всем при этом уже своей Котовой интуицией я понимал, что Водила — жесткий, решительный и достаточно мужественный господин...
Но Шура есть Шура, и мне не хотелось бы даже никого с ним сравнивать.
Лишь бы у нас с Водилой хватило времени на укрепление той ниточки, которую мне с таким трудом только что удалось создать. Что-то мне подсказывало, что времени у нас с ним все-таки маловато.
Поэтому я попытался слегка и очень осторожно потянуть за эту ниточку. Я снова заглянул Водиле в глаза, тронул, его лапой и мысленно спросил: «Как ты думаешь, Водила, нам еще долго плыть по морю?»
И ниточка не оборвалась! Водила погладил меня по голове и рассмеялся:
— Все, Кыся! Сегодня все блядки побоку. Вечерком сходим в бар — я пивка шлепну, ты попрощаешься с Рудольфом, а завтра в шесть тридцать утра швартуемся в Киле. Так что, Кыся, приготовься к дальней дороге. Ночевать будем только в Нюрнберге. Нам, груженым, это весь день топать. Зато послезавтра проснемся, позавтракаем — и по холодку в Мюнхен. Это всего полтораста верст. Два часа — и мы тама! Весь день впереди...
Он ни словом не вспомнил ни про таможню, ни про спецсобачек. Так был уверен в себе.
Завтра, если нам удастся доехать до этого Нюрнберга, я ему по дороге кое-что втолкую. Отвлекающих факторов, в виде черненьких и беленьких поблядушек, не будет. Водила сосредоточится только на своем грузовике и на мне, и я думаю, что успею предупредить его о том, ЧТО он везет, кроме фанеры.
* * *
Последний день в этом огромном плавучем автостойбище я провел достаточно тоскливо. Водила принес мне после своего обеда опять какое-то гигантское количество жратвы и абсолютно свежие сливки. Жрать совершенно не хотелось. Я все никак не мог отойти от утреннего эксперимента. Чтобы не показаться неблагодарным, я все таки чего-то там пожевал, а в основном прихлебывал сливки. Все думал, как бы мне, не очень сильно нагружая мозг Водилы, осторожно спросить, есть ли у него в Петербурге семья, дети... Ну, что-нибудь примитивное. Не потому, что мне это было так уж интересно, а просто хотелось проверить — не развязался ли тот самый телепатический узелок, который связывал нас уже несколько часов.
Я еще только придумывал упрощенную форму вопроса, как Водила почесал мне за ухом и сам сказал:
— Ничего, Кыся, придем обратно в Питер, тебе не придется в машине кушать. Квартира большая, места много. Жена у меня баба добрая, хорошая. Малость на Боге тронулась, так оно и понятно. Как Настюху родила, так все хворает и хворает, и никто ничего сделать не может... Чего-то у нее там с головой. Куда только мы не совались, кому только не башляли — и валюткой, и деревянными. И презентики всякие возил. Ни хрена! Поневоле в Бога уйдешь. Зато Настя — не смотри, что ей всего одиннадцать лет, — такая башковитая девка! Умрешь... На музыку ходит, по-английски чешет обалденно! Я ее счас в частную школу определил... Конечно, отслюнил кому положено, а то — хрен прорвешься. Сам посуди, все учителя не ниже доктора наук! Русский язык этим малявкам профессор с университета преподает, арифметику — член-корреспондент Академии наук... Каждый жить хочет. А что им там в этом университете или Академии плотют — одни слезы. Я тебе, Кыся, между нами, скажу... Я этого даже жене не говорю. Я в эту школу каждый месяц столько баксов отстегиваю, что сказать страшно! Но девка того стоит. Вот познакомишься — поймешь меня...
Потрясающе способный мужик этот Водила! Обязательно надо их будет с Шурой Плоткиным свести... Я даже подумал — а не начать ли мне прямо сейчас передачу серьезной информации? Но Водила погладил меня, запер кабину и ушел, оставив стекла дверей приспущенными.
После его ухода я сбегал в пожарный ящик с песком и на обратном пути снова заглянул к «мерседесу». Дженни не было... Я вернулся в свой грузовик, впрыгнул в подвесную койку, предательски сохранявшую все запахи Сузи, Маньки-Дианы и Водилы, и задрых там самым пошлым образом — начисто исключив из башки все тревожное ожидание наворота событий...
Под вечер я продрал глаза, снова смотался к пожарному ящику — сливок перепил, что ли?.. Опять сделал круг к легковым машинам, убедился в том, что Дженни так и не появлялась, и на всякий случай прошвырнулся мимо грузовика Лысого...
Какие-то Люди уже таскали из кают в свои машины багаж, наверное, чтобы завтра рано поутру не возиться с тяжестями; время от времени по трюму шлялась корабельная обслуга в грязно-голубых комбинезонах, и я, от греха подальше, никем не замеченный, вернулся в свою подвесную койку. И окунулся в воспоминания о прошлой жизни с Шурой Плоткиным.
Водила пришел за мной лишь после одиннадцати. Я сам прыгнул в сумку, и на этот раз Водила не застегнул молнию у меня над головой.
— Ты, Кыся, так аккуратненько поглядывай по сторонам... Тебе это может быть интересным. Последний вечер — они нам могут только соли на хвост насыпать, — усмехнулся Водила, неожиданно закончив фразу любимой пословицей Шуры Плоткина.
Сначала мы долго ждали лифта, который метался между этажами и никак не хотел опускаться до нашего автомобильного уровня. Потом в лифт набилась туча народу, празднично и нарядно разодетого, и Водиле даже пришлось приподнять мою сумку у себя над головой, чтобы меня не притиснули в давке.
Затем мы поднялись этажа на четыре, а может быть, даже на шесть, прошли по широкому коридору и немного постояли в боковом проходе огромного роскошного салона (я такие только по телевизору видел!), где шел концерт. Уйма Людей сидели за столиками, что-то пили и смотрели, как один наш Тип, ростом с моего Водилу, но в белом костюме с белыми шелковыми лацканами, в белых лакированных туфлях, с физиономией полного идиота, безумно довольного самим собой, — очень красиво пел басом.
— Фарца — каких свет не видел! — тихо сказал мне про него Водила. — Но голос... Отпад!
После Типа в белом танцевали шесть девушек в сверкающих платьицах. Одной из шести была наша Манька-Диана!..
— Видал? — шепнул мне Водила. — Многостаночница!.. И в судомойке вламывает, и шоферню обслуживает, и пляшет — зашибись! Во, молодец девка... Не, счас только так и надо! Иначе — пропадешь. Вон те, две крайние — настоящие балетные, я их в прошлый рейс обеих поимел, так наша Дианочка — ну ничуть нe хуже!.. Скажи, Кыся?..
И я почувствовал, что, несмотря на Манькину коечную неумелость, моему Водиле она все-таки, как сказал бы Шура Плоткин, «классово-социально» ближе, чем эти профессиональные балерины. Хотя Водила их тоже «поимел», по его выражению.
На этом концерт кончился, и мы с Водилой пошли в наш ночной бар.
Народу в баре — масса! Как на антисемитском митинге у Казанского собора.
Мы с Шурой случайно оказались там. Он возил меня к ветеринарному врачу после одной драки, когда четыре посторонних Кота хотели оккупировать наш пустырь. Естественно, я их разметал и троим изрядно начистил рыло. А четвертого, самого гнусного, который располосовал мне всю морду и прокусил заднюю лапу, я, честно говоря, придушил насовсем. Но Шура, слава Богу, об этом так и не узнал. Он категорически против подобного радикализма!... Как мы тогда с этого митинга живыми ушли — ума не приложу.
