Потом вижу Шуру на автобусной остановке...
Он стоит один-одинешенек, ждет прихода автобуса и поглядывает на часы.
А потом вдруг начинает задыхаться, растерянно оглядывается по сторонам, никого не видит и медленно опускается на скамейку, стоящую у автобусной остановки...
Он расстегивает теплую куртку... Слабеющими пальцами пытается оттянуть ворот свитера, чтобы вздохнуть поглубже, но это ему не удается...
Смертельная бледность, посиневшие губы... Шура осторожно ложится на скамейку, одна рука безвольно свешивается на асфальт...
— Шурочка-а-а-а!!! — беззвучно ору я откуда-то.
— Мартышка... — слабым голосом еле произносит Шура. — Я, наверное, опоздаю... Ты подожди меня...
И отключается. А автобуса все нет и нет!..
И никого около остановки. Только двое черных мальчишек лет по четырнадцати и смуглый высокий парень года на два постарше тех двух подходят к скамейке, где лежит Шура.
Смуглый стоит, смотрит по сторонам, а двое черных пацанов выворачивают все Шурины карманы — деньги, документы, все, все, все!..
И улетучиваются. Будто их никогда и не было...
А Шура лежит недвижимый, и я не могу ему ничем помочь, потому что, наверное, Я ЕЩЕ В МОРЕ, ТОЛЬКО НА ПОДХОДЕ К НЬЮ-ЙОРКУ.
Но тут я вижу, как к остановке подходит автобус и из него вылезают Люди. Некоторые считают Шуру пьяненьким, усмехаются и расходятся. А несколько пожилых Человеков убеждаются, что от Шуры не пахнет спиртным (хорошо, что он с вечера «на грудь» не принял, думаю я...), и бегут куда-то звонить. А две старушки остаются с Шурой...
Вижу, через несколько секунд подкатывает что-то типа нашей «скорой помощи», выскакивают врачи, минуту колдуют над лежащим на скамейке Шурой — уколы, капельница, кислород...
А потом грузят Шуру в машину и увозят.
И старики, гордые своим выполненным Человеческим долгом, говорят друг другу:
— К «Маймонидесу» повезли...
— Это прекрасно! «Маймонидес» — это, я вам скажу, то, что надо!
— Если за больного человека берется «Маймонидес» — так уже можно быть спокойным!
— Но почему он без всяких документов?! Ни «сошиал секюрити», ни «медикейда», ни «велферной карточки»?.. Что за манера выходить из дому без документов? А если что-нибудь? Вот как сейчас!..
— Ну вы же видели — это молодой человек. Тридцать, от силы тридцать пять! Откуда ему быть серьезным?! Я дико извиняюсь, но в таком возрасте, как говорится, «в поле — ветер, в жопе — дым»...
— Странно, такой молодой и уже, пожалуйста вам, — сердце...
А мимо этой брайтонско-бруклинской автобусной остановки, мимо той милой компании американских стариков, говорящих по-русски с неистребимым южным акцентом и вовремя отправивших моего Шуру в больницу к старику Маймонидесу, мимо шли...
Ну вот кто бы вы подумали?!
ПИЛИПЕНКО И ВАСЬКА!!! В смокингах, почему-то босиком, с закатанными по колени брюками, с огромными сачками для отлова Котов!..
Они шли и на ходу жевали длинные зажженные свечи из Банкетного зала Белого дома. Откусывали они эти свечи с зажженного конца, сжирали откусанное вместе с пламенем свечи, но как только остаток свечи отнимали ото рта, так свечи сами вспыхивали вновь каким-то адским синим пламенем!..
Когда же они прошли мимо, я увидел у них на спинах большие квадратные плакаты. И вот что дивно — я ведь совершенно не умею читать, но во сне я точно знал, что на этих плакатах было написано: «ТРЕБУЕМ ЗАЩИТЫ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА ОТ ПОПРАНИЯ ИХ ДОМАШНИМИ ЖИВОТНЫМИ!!!»
* * *
—... Мартын! Марты-ы-ын... Кыся, черт бы тебя побрал! Да проснись ты!.. Новостей, как ты сам говоришь, — «хоть жопой ешь»!
И тут же сквозь сон слышу возмущенный голос Челси:
— Сокс! Ты совсем обнаглел! Как ты смеешь так разговаривать!
— Челси, я всего лишь цитирую Кысю...
— Может быть, в России так и принято говорить, но ты на это не имеешь никакого права! Смотри, как нужно будить настоящих Котов...
Я чувствую, как сильные, тренированные руки Челси поднимают меня, прижимают к себе, как Челси зарывается носом мне в шерсть где-то в районе моего рваного уха и шепчет:
— Просыпайтесь, мистер Плоткин... Вас ждет масса народа и приятных новостей. Папа и мама ждут не дождутся, когда ты откроешь глаза. Буквально «на ушах стоят»!..
— «На ушах стоят» — это лучше, чем то, что сказал я? — саркастически замечает Сокс.
— Да, лучше! — безапелляционно возражает ему Челси. — Кстати, это тоже — Кысино.
Спросонок, еще открывая глаз, я втягиваю в себя все обворожительные запахи шестнадцатилетней Челси, пытаюсь лизнуть ее в щеку пересохшим от сна языком и окончательно просыпаюсь.
— Опусти меня, Челси, — прошу я. — Во мне весу...
— Ты действительно тяжеловат, приятель. Но настоящий Кот, наверное, и должен быть таким, — говорит Челси и опускает меня на пол.
— Челси! Ты уже второй раз говоришь про «настоящих Котов» только о Кысе! — жутко обиделся Сокс и возмущенно добавил: — А я — КТО ЖЕ?! Да будет тебе известно, что ТЕПЕРЬ Я...
— Сокс, заткнись! И пожалуйста, не развивай ЭТУ ТЕМУ! Если ты думаешь, что я еще не в курсе твоих неожиданных сексуальных подвигов — ты глубоко ошибаешься. Во-первых, в Белом доме, как тебе известно, все становится явным через пять минут. А во-вторых, существует вездесущая пресса и наша собственная специализированная «утечка информации». Новостями как о твоих внезапно возникших Котово-Мужских достоинствах, так и о вчерашнем скандале на приеме в Банкетном зале, АВТОРОМ которого по праву является наш замечательный друг Мартын-Кыся Плоткин, уже полны все утренние газеты и каналы телевидения!..
* * *
В свой первый и печальный раз в жизни я летел вертолетом в конце осени прошлого года.
Тогда мы летели от места нашего боя и катастрофы на автобане Гамбург — Мюнхен на специализированном реанимационно-докторском ярко-оранжевом вертолете в Мюнхен, в Нойе-Перлахский кранкенхауз.
То есть — в больницу Нойе-Перлаха. Это такой район Мюнхена.
Я лежал под неподвижной рукой умирающего, переломанного и простреленного моего друга Водилы и молил Господа Бога, чтобы он продлил жизнь Водилы хотя бы до прилета в больницу.
Я помогал Боженьке, как мог!..
Мы с Господом делали все, чтобы Водила дотянул до больницы живым, и нам это удалось. К счастью, в больнице Водила попал в руки одного из лучших нейрохирургов Германии — к профессору Фолькмару фон Дейну и его ассистенту — русско-казахстанской немке — доктору Тане Кох, впоследствии ставшей моей приятельницей...
Сегодня я летел на вертолете второй раз в своей жизни! В отличие от того, оранжевого, напичканного всякими аппаратами искусственного дыхания, переливания крови, кардиографами и еще кучей разных спасательных штук, — этот вертолет, на котором я летел сейчас, был совершенно иным.
