Себе же Мика оставил всего лишь так называемую сервис-карту, по которой он в любой стране мира мог из уличного автомата получить какие-нибудь небольшие деньги, когда они ему понадобятся. Например, в Америке эти уличные денежные автоматы — там их почему-то называют машинами — больше трехсот долларов не выдают…
На площади с тревожным названием Элефсериас, рядом со знаменитым на весь Крит Археологическим музеем, Мика обнаружил кольцо междугородных автобусов.
Проглядел перечень расписания движения и остановок на всех возможных языках, а потом обнаружил все это же и на русском. И стал выбирать себе городишко по названию…
И нашел в перечне остановок городок с мягким, по звучанию совершенно женским именем Агия Пелагия и убедил себя в том, что в этой нежной Агии Пелагии наверняка будет мило, тихо и немноголюдно. Тем более что туристический сезон закончился чуть ли не месяц тому назад…
А посему, когда к будке, оклеенной всевозможными объявлениями на всех языках, подкатил дребезжащий, старый, серый от пыли автобус, где среди остановок значилась и Агия Пелагия, Мика не раздумывая купил билет и забрался на заднее сиденье этого автобуса.
* * *
… Так в опустевшем Агия Пелагии, в очень простеньких и недорогих апартаментах с пышным и далеким названием — «Амазона», неожиданно появился один-единственный на весь дом, на все двадцать комнат с крошечными кухоньками, старый и усталый постоялец.
Стены двухэтажной «Амазоны» снаружи и изнутри одинаковые — под старый обтесанный камень.
Небольшой прохладный бассейн, а вокруг темно-красные дикорастущие цветы. Огромные бутоны… Конец ноября — ни один лепесток не осыпался.
В доме мраморные лестницы.
В комнатах полы из настоящей метлахской плитки. Не жарко, уютно…
Широченная постель! Никаких кроватных ножек. На каменном постаменте толстый твердый матрас. Не то саркофаг на низком пьедестале, не то этакая невысокая русская печь, беленная по низу известкой.
У выхода из комнаты — закуток с кухонькой.
Двухконфорочная газовая плита с баллоном, маленький холодильничек. Столик, пластмассовый стульчик, кружки, тарелки, ножи, вилки — все, что должно быть в малюсенькой кухне…
Ни телефона, ни телевизора.
Зато — недорого. И всего две минуты до опустевшего пляжа. Не сезон.
Даже англичане, уж на что стойкие ребята — всех обычно переживают, а и те уже уехали.
Хозяева «Амазоны» живут напротив, через дорогу. В другом доме. Там у них магазинчик сувениров, лавочка с консервами, чипсами, минеральной водой. Торгуют две молоденькие некрасивые дочери. Они же и горничные. Одна из них, как и хозяйка, неплохо говорит по-немецки.
Вместе с консервами продаются немецкие газеты, английские газеты, открытки и «Московский комсомолец»!..
Хозяин от скуки пытается говорить с Микой по-немецки:
— Вы не немец. Жена говорит — акцент…
— Я из Петербурга.
Полное непонимание.
— Я — русский.
— А!.. Русише мафия!..
С каждым днем все сговорчивее продавцы сувениров, все меньше и меньше народа в Агия Пелагии. Две-три семьи небогатых молодых немцев с маленькими детьми.
Все вокруг умирало — магазины, отельчики, невероятное количество туристических бюро и пунктов обмена валют, закрывались «Рент а кар» — сдача автомобилей внаем…
Пустели и закрывались рестораны, вытянувшиеся вдоль всего пляжа, идущего по подкове тихой, теплой и очень сонной бухты…
Разбирались тенты над умирающими кафе.
Уезжали даже те, кто, казалось, живет здесь всегда…
Каждый вечер из-за холмистого мыса — луна. Театрально громадная, оранжевая.
Настал день, когда перестали привозить «Московский комсомолец». Потом исчезла «Файнэншл таймс», потом — «Зюддойче цайтунг».
Потом позвонил Альфред с Микас-Айленда.
Сказал, что «бонанза» уже на острове, а старики еще не приехали. Кому бы он ни звонил в Россию — никто ничего не знает.
Мика попробовал ответить Альфреду как можно мягче:
— Сынок… Я же просил тебя не звонить. Только в том случае, если приедут те, ради которых мы все это и затевали. Или если произойдет что-то из ряда вон выходящее.
— Мика, Пусси забеременела.
Мика растерянно промолчал.
— Ты меня слышишь, Мика?
— Слышу.
— Пусси забеременела и стала ВИДИМОЙ! И так сразу всем понравилась, Мика!..
— Она стала женщиной, Альфред. Береги ее. Постарайся сделать то, чего мне в жизни так и не удалось: мужик должен оставаться хранителем очага, даже если он перестает быть Домовым. Или никогда им не был. Поцелуй ее. И не звони мне больше, пока…
— «Пока» — что, Мика?! — истерически закричал Альфред.
— Пока на остров не приплывут наши старики.
— А если они никогда не приплывут?! — снова прокричал Альфред, и Мика услышал в его голосе слезы.
— Прости меня, сынок, — Сказал Мика. — Я очень устал…
И отключил свою «нокию» с опустевшим компьютером.
… Днями бесцельно шатался по Агия Пелагии, и из-под недостроенных отельчиков, будущих контор и торговых домиков на него с пугливой надеждой посматривали грязные, худющие, бесхозные кошки и собаки, объединенные одним общим горем — брошенностыо.
Вместе они бегали в поисках хоть чего-нибудь съестного, не ссорились, спаянные единой мечтой о весне и лете, когда, может быть, вернутся их боги-хозяева и они будут впущены во временные жилища своих богов, будут обласканы и накормлены, и им наконец будет кому предъявить свою беззаветную преданность…
Вечерами Мика ходил мимо запертых таверн, гулял по остывшему пляжу, по ровно вогнутому в Агия Пелагию берегу бухты…
Иногда останавливался, подолгу смотрел в теплый заливчик.
Еще совсем недавно залив кипел водяными мотоциклами, лодчонками, прогулочными катерками, а в прибрежной воде плескались дети из разных стран, говорящие на разных языках, но все с одинаковыми оранжевыми надувными нарукавничками, которые держали их на плаву в теплой воде.
А теперь залив — пустыня. Одинокий рыбацкий ботик — метрах в ста от берега.
До середины ноября улицы Агия Пелагии заполняли стада мотороллеров с почти взрослыми мальчиками и девочками. Где вы, мальчики? Где вы, девочки?…
Тишина. Будто все скончалось в этом мире. Кроме цветов…
Наверное, наступит конец декабря — умрут и цветы.
Попробовал было Мика пойти в горы, чтобы посмотреть на Агия Пелагию с высоты. На залив, на оконечность мыса, попытаться в еще живой зелени найти крышу своей «Амазоны»…
