– Тоже правильно, – согласился Нартай. – Но ты все-таки к двум подгребай. Хорошо?
– Хорошо, хорошо, – и я повесил трубку.
Прошелся по Зендлингенштрассе, выполз на Мариенплац, поздоровался с одним хорошим пареньком – голландским жонглером на моноцикле, немного потрепался с чехом Иржи, художником-моменталистом, а потом пошел по Кауфингерштрассе и дальше, по Нойехаузерштрассе к Штахусу. По пути встретил Пашу Кучина – классного балалаечника из Ленинграда. Он посмотрел на мою опухшую губу, заржал, мерзавец:
– Не ожидал, Эдик!.. А мы все думаем, чего Петров не работает, чего он мимо денег ходит? Где это тебя так?
– А-а… – говорю. – Трюк один новый репетировал, вот и…
– Рассказывай! – ржет Паша. – Не иначе, как кто-то преподнес тебе!
– Как дела? – спрашиваю и показываю на его открытый футляр от балалайки, куда он сам набросал мелочь, чтобы люди видели, что за игру надо платить.
– Хреново, – говорит Паша. – Холодает, туриста мало, немцы, сам знаешь, неохотно кидают. Все, Эдик!
Выходим, выходим мы из моды – русские, я имею в виду… То ли дело было еще год тому назад! Помнишь? А где твои кореша?
– Катька улетела рожать в Америку. Нартай дома, – говорю. – Ну, будь здоров, Паша. Удачи тебе.
Дошел до Штахуса, а там рядом с оружейным магазином отделение моего «Хюпо-банка». Дай, думаю, зайду. А то и машину заправить надо, и в дом чего-нибудь привезти…
Взял в банке двести марок по своей кредитной карточке, спустился в подземный переход под Карлсплацем, вышел на другую сторону Зонненштрассе и думаю, куда идти? Вспомнил, что наврал своим про «Бауреферат». А чего, думаю, врать? Зайду, действительно…
Свернул направо по Шванталлерштрассе и побрел в самый ее конец до этого «Бауреферата». Опоздал, конечно. Они только до десяти лицензии выдают. Но я уговорил. Наплел про пробки на автобане, что живу далеко, ну и так далее… Получил лицензии на будущую неделю – и на себя, и на Нартайчика, и пошел обратно.
Еле-еле иду, нога за ногу… Ну, неохота мне ехать в «Китцингер-хоф», и все тут! Ничего не понимаю, что со мной происходит?!
А время идет, мне к двум надо дома быть.
Вернулся на Мариенплац, постоял в жиденькой толпе туристов, подождал, когда затанцуют фигурки в музыкальных часах Новой ратуши. Поглазел, будто не видел этого десятки раз, а потом уселся в самый дальний уголок кафешки под названием «У ратхауза» и заказал себе кофе с молоком.
Сижу, прихлебываю кофеек, а в ушах Юлькин голос, а в глазах Юлькино тело – грудь, плечи, бедра, руки ее… А в башке такая сумятица! Все представляю себе, как Юлька заканчивает совещание своего трахательного концерна, как выходит из отеля, идет Английским парком до Тиволи… Как подходит к белой ограде радио «Free Europe» и «Свобода», – там это совсем рядом, – как кто-то ее встречает…
И одна мысль не дает покоя – почему, почему оттолкнул девку?! Лучшую девку в своей жизни!..
Почему не повел себя, как настоящий мужик? Почему не сказал: «О'кей, Юлька. Бросай к чертовой матери свое вонючее предприятие, уходи из этого блядского бизнеса, не боись – проживем! На первое время у меня есть – вот здесь, на этом Мариенплац заработанное, – а к Рождеству вернется из Южной Америки цирк „Ронкалли“, может, они меня еще по Москве помнят?.. А там… Я уже узнавал, – триста-четыреста марок за выступление при двадцати гарантийных выходах на манеж в месяц… А я еще лет семь-восемь свой эквилибр отработаю, а потом подкопим деньжишек, может и вправду, купим какое-нибудь смешное животное и будем работать дрессуру. Этим можно заниматься до смерти. Ты хотела слона? Вот слона и купим! А хочешь, Юлька, в Москву уедем?.. Там что-нибудь вместе придумаем… Я, знаешь как по Москве скучаю?!»
– Что-нибудь еще принести? – спросил меня кельнер.
Я очнулся, посмотрел на часы. Батюшки! Половина второго!..
– Нет, нет, спасибо! – говорю.
Расплачиваюсь, и ходу к «Бритиш Петролеум» за машиной. По дороге заскочил в «Кауфхоф», купил для Наташи большой торт «Каппучино» – она его обожает, и, короче, пока из города на автобан выбрался – еще минут сорок потерял…
Как пролетел семнадцать километров по автобану – не помню.
Очухался только, когда съехал на наш проселок, ведущий к «Китцингер-хофу». «Проселок» – только название, а так – нормальная асфальтированная дорога среди полей. Нам бы в России побольше таких «проселков»!
Когда до хутора оставалось примерно с километр, я всегда ремень безопасности отстегивал и свое стекло опускал – деревней пахнет, спасу нет! А после города это так приятно…
Я и сейчас ремень отстегнул, стекло опустил и вдруг слышу со стороны нашего «Китцингер-хофа» какой-то мощный двигатель молотит! Прислушался, мама родная!.. Да это же танковый мотор работает! А времени на часах – без пяти три!
Что они там, думаю, умом тронулись?! На кой черт они светлым днем танк из сарая выгнали?! Я – по газам, подлетаю к «Китцингер-хофу» и вижу такую картину маслом.
Машин – видимо-невидимо, людей – тьма! И все в таких официальных костюмах, а двое даже в военной форме! Один, наш родимый генерал, примерно моего возраста, ну, может, лет тридцать пять, не больше, а второй – в форме какого-то большого чина германского бундесвера. Я в их званиях ни фига не петрю…
А среди официальных костюмов полно наших, с окрестных хуторов. Попроще одетых. Тут и Зергельхуберы всем семейством, и Пентенриддеры, и Моосгруберы, и Рингсайсы, и Бирбихлеры… Я-то с ними не больно знаком, я, кроме Зергельхуберов, ни с кем так, нос к носу, особо не сталкивался, как-то не приходилось, а вот Нартай их всех как облупленных знает. Он – кому трактор чинил, кому автомобиль, кому сеялку, кому веялку…
И стоит огромный армейский грузовой «мерседес»-тягач с длиннющим низким прицепом-платформой на шестнадцати сдвоенных толщенных колесах – по восемь с каждой стороны, для перевозки особо тяжелых грузов. А на крыше его кабины полощутся три флага – немецкий, российский и еще какой-то. В жизни такого не видел! Потом-то мне объяснили, что это новый флаг Казахстана…
Вокруг этого «мерседеса» с прицепом бегают фотокорреспонденты, кинооператоры с камерами, и диктор баварского телевидения, которого я уже сотни раз на экране видел, ведет репортаж.
На прицепе, спиной к тягачу, лицом к танку топчется наш старый Петер Китцингер и руками манит на себя танк, с уже зачехленными орудием и пулеметами.
Люк механика-водителя настежь открыт, оттуда торчит морда Нартая, который с Петера глаз не спускает и медленно и точно въезжает по откинутой аппарели со своим танком на платформу.
А рядом с платформой мечется наша старая, толстенькая Наташа и кричит не своим голосом:
– Форзихт, Нартайчик!!! Ахтунг, Петер!!! Форзихт, Петер!.. Ахтунг, Нартайчик!..
И все-все смотрят, как танк заползает на платформу. Но вот танк уже влез туда, и Петер поднял над головой скрещенные руки. Это у них, у танкистов, команда такая – «Глуши мотор!»
