Он вспоминает, как мама забирала его из школы в своем плюшевом спортивном костюме розового цвета, и она была самая красивая из всех мам; вспоминает, как у него пошла кровь из носа и мама суетилась вокруг него и утешала; а потом он находит более давние воспоминания — кажется, он помнит, как она аплодировала ему, когда он проехал на велосипеде без рук. А еще — как она подарила ему энциклопедию, просто потому что “любила его до невозможности”, и потом — очень далекое, почти бесцветное воспоминание о том, как он ползет по кухонному полу, цепляется за ее длинную гладкую ногу и чувствует удивительную силу, с которой она тащит его за собой по кухне. Потом он представляет себя — неужели он и это помнит? — новорожденным и завернутым в одеяло, у него на лбу лежит прохладная мамина ладонь, а где-то поблизости виднеется темное пятно — вероятно, это его отец.
Некоторое время спустя мальчик чувствует, что мама к нему возвращается, и чуть ли не физически ощущает ее присутствие в комнате. Поднимается легкий ветерок, будто от чьего-то движения мерцающие в темноте планеты вращаются энергичнее и волшебные преломления света сбегают по стене со скоростью призрачного зеленого дождя. — Неужели нельзя дать человеку немного поспать? — говорит он вслух.
Из гостиной доносится взрыв хохота, и Баннимладший повторяет заново, делая двухсекундные паузы между словами.
— Неужели… нельзя… дать… человеку… немного… поспать? А потом он улыбается, потому что почти уверен в том, что это именно его папа сказал сейчас что-то смешное. Он отбрасывает одеяло и засовывает ноги в тапочки.
Глава 10
Банни сидит в гостиной, глубоко провалившись в диван, накаченный виски от Джеффри и кокаином от Пуделя. Настроение у него как-то скисло, и он даже не знает почему. Уже некоторое время он пытается представить себе щелку Реки Пуделя, но это ему никак не удается. Река сидит напротив него, и каждый раз, когда она смеется над Пуделем — а тот сидит в пластмассовом шлеме викинга на голове, и это почти наверняка шлем Банни-младшего, — ее колени слегка распахиваются, как сломанные ворота старого фермера Джона, и тогда Банни видит яркий флаг ее трусиков канареечного цвета. В другое время одного этого было бы достаточно, чтобы привести Банни в состояние, близкое к религиозному экстазу, но его всегда такой надежный одноколейный разум пошел вразнос и кружит бесконечными петлями воспоминаний. А это значит, что, хотя Банни и таращится сейчас из-под отяжелевших век на зазор между крепкими загорелыми ногами Реки и, разинув рот, вглядывается в отпечаток ее щелки, отчетливо просматривающийся на ткани трусов, мозг показывает ему, например, как он сидит со своей молодой и глубоко беременной женой Либби на галечном берегу в Хове, под полной желтой луной. Прислонившись спиной к бетонному волнорезу, она задирает блузку и демонстрирует огромный живот, тугой и округлый, и Банни видит, как стопа еще не рожденного ребенка пугающе скользит под матовой, пересеченной голубыми венами кожей.
— Господи, Бан, ты к этому готов? — спрашивает Либби.
Банни сжимает ступню и говорит:
— Перед тобой Банни Манро, крошка, ты еще не видела меня в деле!
И то ли из-за того, что Либби стала главным действующим лицом сегодняшнего дня, то ли еще из-за чего, но Банни от этого воспоминания становится грустно, и он чувствует себя так, будто из него выкачали весь воздух.
Он слышит, как Барбара, допивающая уже вторую бутылку “спуманте”, говорит что-то Реймонду, а тот уже давно совсем ни на что не похож и, весьма вероятно, крепко спит.
— Мальчику нужен отец, — не слишком внятно произносит она. — Господи, Реймонд, да у многих детей и этого нет.
Реймонд, с закрытыми глазами и раскрытым ртом, неожиданно поднимает указательный палец, как будто бы собирается сделать важное замечание, и принимается им вращать — сначала загадочно, а потом, пожалуй, даже немного неприлично. Он все вращает и вращает пальцем, а Барбара тем временем переключает внимание на Банни.
— По крайней мере, у него есть ты, Банни, — говорит она. Река кивает в знак того, что она тоже так думает, после чего облизывает красное родимое пятно на верхней губе, смотрит Банни прямо в глаза и широко раскрывает свои ворота.
— Бедняга, — говорит она. Банни чувствует, как лопаются его глазные яблоки, и слышит свой собственный голос — он звучит сонно и немного как бы отвлеченно.
— Меня отец вырастил практически в одиночку. Научил меня всему, что я знаю. Пудель пытается подняться, удерживая в руке почти пустую бутылку виски, и вдруг застывает в полуприсевшем положении, потому что забывает, зачем хотел встать. Он с подозрением озирается по сторонам и падает обратно на диван рядом с Банни.
— Ага, и посмотри, что из тебя выросло, — говорит он и обнажает острые узкие зубки в недочеловеческой ухмылке. Банни, застыв как на стоп-кадре, вслушивается в это замечание и произносит неожиданно осмысленную фразу:
— Скажешь еще хоть слово о моем отце, Пудель, — и ты у меня схлопочешь.
Голова Пуделя перекинулась через подлокотник дивана, с нее, словно по волшебству прилипнув к желтой челке, свисает шлем викинга, и слов Банни он не слышит. Его глаза глубоко закатились, и веки таинственно подергиваются.
— Попа-кокс, — бормочет он.
— Бедняга, — снова говорит Река и повторяет трюк с коленями, Банни перемещает взгляд на прежнее место, и сознание снова уносит его куда-то еще. Вот Либби лежит в родильной палате королевской больницы графства Суссекс и держит в руках новорожденного сына. Она смотрит на ребенка и прижимает сверток к груди с такой любовью, для которой наверняка потребовалось все ее сердце без остатка. И тут она взглянула на Банни, и в ее глазах он увидел вопрос. Банни отметил одну-единственную холодную бусинку пота, прокатившуюся по его лицу и впитавшуюся в воротник. В эту секунду он понял, что все изменилось. Больше никогда уже ничего не будет, как прежде. Глядя на крошечное существо в руках у жены, он не знал, что ей сказать, — оставалось разве что попрощаться. Любви было слишком много. Он чувствовал, что ребенок тайком нажал на рычажок катапультируемого сиденья, и Банни автоматически откинуло куда-то на обочину их совместной жизни с Либби. Конечно, он не сказал Либби, что хочет с ней попрощаться.
— Черт возьми, детка, мне нужен перекур, — сказал он, изобразил что-то похожее на улыбку и выскользнул из двери родильной палаты королевской больницы графства Суссекс. Банни подается всем телом вперед, ударяет по столу кулаком и трясет головой, пытаясь избавиться от этого воспоминания.
— Анекдот! — вдруг объявляет он с неожиданным энтузиазмом в голосе. Реймонд с щелчком раскрывает глаза и растягивает губы в вялой улыбке, Барбара хихикает, а Река подается вперед всей складкой между грудей. Джеффри, который сидит один, вдавленный в любимое кресло Банни с такой основательностью, будто сидел там всю жизнь, потирает руки (он обожает анекдоты).
— Отличненько! — говорит он, и его маленькие круглые глазки поблескивают в предвкушении.
— Прошу прощения, дамы, — говорит Банни, — анекдот, возможно, немного как бы…
