– Я на минуту, – сказал я. – Вам не помешаю. Только брошу в сумку футболку и кеды.
– А если бы и помешал? – спросила Юлия.
– Ну, как страна Беловодия? – обратился я к Анкудиной. – Как ваши научные изыскания?
Я сразу же пожалел о своих словах. И позднее я жалел о них.
– Какая еще страна Беловодия? – напряглась Юлия.
– Это он ехидничает, это он ставит меня на место, – сказала Анкудина. – Я ведь для него Агафья. Кликуша…
– Привет! – бросил я. И поспешил к лифту.
Ночью, вернувшись с дежурства, я вынужден был объясняться с Юлией по поводу Анкудиной. Юлия о том, что Анкудина в ее, Юлькины, больничные дни являлась ко мне с разговором, знала. Но знала лишь о том, что Анкудина упрашивала, умоляла меня подавить гордыню и посетить страдалицу. Совершить поход добросердия и мироустановления Юлия ее не уполномачивала, узнай она об этом походе в печальной палате, она бы миротворицу выбранила, теперь же она ее ни в чем не укоряла. Мне хотелось бы Юлию предостеречь. Но и упоминание имени Пшеницына, род занятий которого она, возможно, определила, ее никак не насторожило. Хотя, может, в случае с Пшеницыным «род занятий» был ни при чем? А с чего бы вдруг Пшеницын оказался в нашем дворе? Впрочем, разгадать это следовало мне… Так вот, слово «предостеречь» я никак не мог теперь произнести. Оно бы нарушило наши с Юлией установления. В конце концов я сказал – как бы в размышлении с самим собой – о том, что подругу Анкудину всякая болтовня о ее кружке до добра не доведет. Возможно, не только ее, а и других. «Какая болтовня? – взволновалась Юлия. – О каком кружке?» – «Вот именно: о каком кружке… – сказал я. – Скорее всего, чтобы порисоваться передо мной, побахвалиться, она вывалила мне множество сведений, мне вовсе не нужных, о своих и твоих замечательных приятелях и приятельницах, их фамилии называла и даже – дома общений, мол, у Корабельниковых мы – ни-ни, а вот на тех квартирах… Я ее выгнал. Зачем она это мне несла? Чтобы и меня увлечь благородным делом? Или возвести в свои адепты? Но это – не мое! Не мое!.. Она ведь и тебя в какую-нибудь дурь втравит!» – «Не говори о ней плохо! Ты ее не понимаешь! – возмутилась Юлия. – Но тут она и впрямь со своей болтовней была идиотка… И про Якимову она тебе говорила?» – «Про учительницу-то? Говорила… И про ее учеников…» – «Идиотка! И про учеников!» – «У меня два уха, – сказал я. – Во второе все вылетело». – «Да при чем здесь ты! С тобой-то ладно, а то ведь могла наболтать кому угодно, да еще нафантазировать и приврать!» – Юлия закурила, глаза ее были серьезными. Я посчитал возможным упросить ее уберечь себя (нас с ней) от всякой дурости, она не знает, с кем играет в игры, я упрашивал ее уберечь себя от общений с Анкудиной и Миханчишиным. (Неужели и этот бывал на нашей квартире? Сама мысль о Миханчишине была мне противна. Но, может, ревностью к Миханчишину и Анкудиной и были вызваны мои неприятия увлечений Юлии? Значит, я все же мавр, а не кавалер Де Грие?) Остановиться, впрочем, я не мог и говорил, что я боюсь за нее, за себя с ней, мне страшно. «Успокойся, дурачок, – Юлия стала гладить мои волосы, она улыбалась, серьезное от меня убрав и спрятав его в себя. – У нас самые светлые помыслы, и государству мы намерены принести лишь пользу. А со мной и вообще ничего дурного случиться не может!» Утверждение ее было категоричным. И я подумал, что и впрямь с дочкой Корабельникова плохого случиться не может. «Я сегодня купила список „Собачьего сердца“, за десять рублей, – Юлия как бы отчитывалась за трату бюджетных денег. – На столе лежит. Возьми…» – «Не буду», – сказал я. «Почему? – удивилась Юлия. – Ты же носился с „Мастером“…» – «Я тебе объяснял… Я дал себе слово, у меня есть правило…» – «Какой же ты, Васенька, благоразумный и верный слову! Этак с тобой и заскучать можно. Впрочем, такой благоразумный друг мне и нужен…»
Это было ночью. А перед тем, днем на тренировке, я оконфузился. Юлька, зная, что после беготни с мячом мы примемся пить пиво, отвлекшись от Анкудиной, бросила мне в сумку четыре воблы (свежайших, с икрой, из подвала на Кировской). А я и бегать как следует не мог. Был вял, подкаты исполнял грязно, мяч отскакивал от моих ног.
– Ну, Куделин, ты резкость и скорость потерял, – расстроился наш капитан Капустин. – В пятницу в основу ставить нельзя. Надо же, как тебя изнурили медовые недели.
Башкатов в жокейском картузе, вышедший поглазеть на наши развлечения (и воздухом подышать), вступил с Капустиным в полемику:
– Да это теперь и никакой не Куделин! Это вылитый Аркадий Счастливцев! Его не только изнурили медовыми утехами, но и перекормили! Братец Аркаша, тебе еще не приходило в голову: «А не удавиться ли мне?» Если не приходило, то через два дня придет!
– Ты ему просто завидуешь, – сказал Серега Топилин.
– Конечно, завидую! – согласился Башкатов. – Еще бы не завидовать. Такую женщину от всех увел. Он даже солонками не интересуется! Ты забыл о солонке-то, женишок? А зря. И ведь удавится, удавится! Помяните мое слово. И мы повезем его на орудийном лафете…
31
Через день слово «женишок» я услышал от Валерии Борисовны. Затем я был произведен в жениха. Но сначала-то – похлопыванием по плечу или поглаживанием кудрей – прозвучало именно «женишок»… Впрочем, разговор начинался интимно-государственный. Речь пошла о свадьбе. «Ты хоть намерен жениться-то?» – все же спросила Валерия Борисовна с очевидной даже робостью. «Неукоснительно и бесповоротно!» – ответствовал я, приняв стойку «смирно» и каблуками щелкнув. «Срок-то вы оговорили?» – «Какой срок?» – «Ну, день свадьбы…» – «Нет», – сказал я. О свадьбе мы не имели бесед, пусть даже и мечтательных. О походе в ЗАГС к маршу Мендельсона – тем более. После первой нашей близости и моего предложения Юлия заявила: «Ты дурак, что ли? А мне это надо?» Теперь новых предложений я не делал, чтобы не нарваться на непонимание и ожидая Юлькиных инициатив. Но инициатив не последовало, а меня юридическая невесомость (мы – одно, сами по себе, ни от кого не зависим) как бы даже и устраивала. И слова Валерии Борисовны оказались для меня чуть ли не врасплошными. «Юлька сказала, что вы договорились играть свадьбу, – услышал я от нее, – в конце ноября – в начале декабря». «Но…» – замямлил было я. «Я понимаю, миленький, ты спешишь, – прервала меня Валерия Борисовна, – но надо потерпеть, потерпеть! Время необходимо. И Юлечке платье сшить, и мне, и у тебя небось нет хорошего черного костюма…» – «Какого еще черного костюма?» – заворчал я. Но Валерия Борисовна меня не слышала: «И главное не в нарядах, а в самой свадьбе. Сколько людей следует собрать! И заранее пригласить, что важно! А весь список должен обдумать Иван Григорьевич…» И тут мне было открыто вот что. Сам Иван Григорьевич Корабельников дал благословение на замужество Юлии, а стало быть, и на свадьбу. Сегодня Иван Григорьевич улетает в Латинскую Америку во главе важнейшей делегации, узнаешь из газет, будет там встречаться с президентами, улаживать обидный конфликт, на интеллектуальном уровне, поэтому именно его и снарядили, и если удастся – подписать выгодные нам документы. Очень ответственная миссия. И для страны, и для самого Ивана Григорьевича. Последние дни, понятно, он сидел весь заваленный бумагами, можно сказать, и, очумевший, на нее, Валерию Борисовну, рычал, и все же она втолкнулась, вклинилась в его дела, раздвинула их словами о свадьбе. Иван Григорьевич и сам поинтересовался, где пропадает Юлька, тут Валерия Борисовна и преподнесла ему историю любви не хуже Шекспира, на крайний случай – Щипачева. Растроганный Иван Григорьевич только и спросил: «Ну а как Юлька сама?» Ответ был понятно какой. Спросил он и: «А что за парень-то?» И тут ответ был вразумительный: служит в престижной газете, перспективный, только что получил премию за лучший материал месяца. «Основательный хоть?» – «Куда уж основательнее!» – обрадовала мужа Валерия Борисовна. «Родители?» И социальное положение родителей снимало беспокойства Ивана Григорьевича. Кто еще мог быть лучше и благороднее гегемонов, пусть и на пенсии? Вернувшись с Анд (или Кордильер, что у них там?) и доложив верховным вождям, Иван Григорьевич с удовольствием окунется в устроение свадьбы, даже в режиссуру ее. Он обожает подобные действа. И как расположить столы, и как рассадить гостей. Ведь ты догадываешься, какие у него друзья, иные из них и с капризами… А их жены! Да, чуть не забыла о главном! С твоими же родителями предстоит знакомство и совет! Они когда вернутся в Москву? К началу ноября? Вот сразу и устроим заздравное застолье. Кто будет из молодежи – это вам с Юлией определять. Костюмом твоим займусь я. Отведу тебя в наше ателье, там мастера классные, а возьмут с нас копейки… Напоследок Валерия Борисовна вспомнила, что ей еще нужно посоветоваться со знакомыми гадалками и звездочетами, те-то точно изберут день свадьбы… «А что это ты поскучнел? – поинтересовалась Валерия Борисовна. – Или тебе все это не по душе?» – «Как-то громоздко, тяжеловесно… – поморщился я. – Церемонии все эти…» – «Но это же на всю жизнь! Это же чудно!» Глаза Валерии Борисовны блестели. Только что она была вдохновенной и удачливой свахой. Теперь же она превращалась во владетельную распорядительницу бала. Какими нарядами она удивит публику, какими драгоценностями! Она заключила: «И гостям надо дать радость на всю жизнь!»
