— Ты — мой отец, сын, друг и брат…
«Ложь, все ложь, я дитя случая, каприз, затея, а ты великий человек, и как тебе не стыдно было смущать маленькую доверчивую душу, со мной гора говорила, а я думал — отец!»
— Не подходите! — орал он, стоя посреди этого проклятого месторождения синих ненавистных ему камней, держа над головой лопату. — Не подходите ко мне, здесь все мое, все!
Глядя на измученные темные их лица, понял он, что после этих слов произойдет, отбросил лопату и прикрыл голову.
10
Теперь пришло время просить. Старик вышел в одной рубашке и запел.
Что он пел?
«Найду ли я что-нибудь для себя в этом мире, если мой единственный сын…»
Тут он обнаружил в себе что-то костяное, выпуклое. Он постучал по этому костяному. Глухой, безжизненный звук. Он понял, что попался. Пришло горе. Надо было торопиться ломать препоны. Он написал записку сестре и положил в условленном месте на веранде.
«Знаешь, Мария, у меня горе».
Ответа не пришло.
Он написал вторую: «Я не шучу». Пришел ответ: «Чего ты хочешь от меня?» Он написал: «Олега арестовали». «Сделай что-нибудь», — написала она. «Подскажи мне», — попросил он. «Есть же люди», — она. «Они хотят только моей смерти», — он. «Я буду тебя презирать», — написала она. И он пошел.
11
А за ним пошли куклы. Такой процессии не видел город давно. За ним шла вся рухлядь города — его куклы. Он и не знал, что создал столько мертвецов. Они подыгрывали его горю на дудочках, повторяли каждое его движение, они пытались лопотать на своем языке. У них это получалось плохо, они были немы — с единственным выражением на мордочках, его выражением — идиотически счастливым.
Куклы шли и размазывали по мордочкам слезы. А он шел, подпрыгивая впереди процессии, иногда зависая в воздухе, пораженный этим своим умением, возникшим только сейчас.
Куклы шли, а люди выходили из дворов и бросали куклам монеты, люди выносили куклам хлеб, куклы не останавливались, они спешили, монеты остались лежать в пыли.
И тут куклы запели, они запели тоненько и несильно, но достаточно, чтобы спугнуть птиц с деревьев, птицы крикнули последний раз и полетели куда-то рассказывать, что видели.
И была среди кукол пара одна. Они бесстыдно обнимались среди общего горя, отец старика и мать.
Они останавливались, чтобы обняться, и вся процессия останавливалась. Разжимали объятия, и процессия трогалась.
— Я не могу догадаться, мои дорогие, — сказал старик.
И тогда они снова обнялись.
Старик вернулся домой, сшил из заранее приготовленного на этот случай куска сурового полотна два небольших мешочка, догнал процессию, накинул на отца и мать эти два мешочка. И тогда они пошли дальше.
«К дому губернатора! — кричали куклы. — К дому губернатора!»
Какого губернатора? В доме губернатора давно был Дом пионеров. От губернатора ничего не зависело, от пионеров еще меньше.
Старик, кривляясь, подходил к дому губернатора, он требовал освобождения сына. Куклы подвывали ему. Из дворца выбежали пионеры. У них давно были сломаны все игрушки. Они расхватали кукол и стали так размахивать ими по воздуху, что быстро разогнали всякое скопление горя.
Старик пришел не вовремя. Губернатор отсутствовал. Наверное, он умер.
12
— Я ничего не могу для вас сделать, — сказал генерал. — Это все плоды, плоды…
Он никак не мог припомнить, что за плоды, и только постучал пальцем.
Время играло против него, не историческое — конкретное время играло, потому что за это время он успел стать для старика влиятельным, сильным, почти всемогущим, и вот когда пришло время в этом убедиться, время сыграло против, вся репутация пошла насмарку. Менять законы он не мог. Он так и сказал:
— Понимаете, над законами я не властен.
Старик поднял на него огромные серые глаза.
— Но там же сидят ваши, — сказал он.
— Кто это «ваши»?
— Ну, в мундирах.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Вы можете приказать.
— Шутить изволите! — взвился генерал. — Да у нас генералов как кур нерезаных.
Старик укоризненно покачал головой:
— Кто же вам давал право командовать мной?
— Я не командовал, я хотел докопаться до истины.
— Что есть истина?
Старик не пародировал, он спрашивал совершенно серьезно, Каварадосси тоже ждал генеральского ответа.
— Годы вы чего-то добивались от меня, и вот пришло время, и вы не хотите мне помочь. Меня сажали — вы получали повышение, выпускали — у вас возникало широкое поле деятельности, а должно было быть совсем иначе хорошо мне — вас повышают, еще лучше — у вас новая звездочка, и вот пришло время, когда вы можете мне помочь и отказываетесь. Разве это справедливо, генерал?
— Я не понимаю, — сказал генерал. — Это что — претензии?
— Да, претензии. Или вам кажется, что я не имею на это права?
Ярость ведомства зажглась в глазах генерала, прыжками понеслись какие-то звери, а потом возникли кресты, кресты, кресты, их скопилось столько, что генерал стал раздирать глаза кулаками.
Старик смотрел на него и ждал.
— Не вашего друга, — сказал генерал, — вас надо было упечь в сумасшедший дом.
— Со мной была бы морока, — сказал старик. — Вам могли приписать политические мотивы.
— Знаете, кто вы? Вы старый хулиган.
— Вы тоже не помолодели за все эти годы, — сказал старик. — Не взвинчивайте себя, лучше что-нибудь сделайте.
— Кому вы в пятьдесят восьмом продали бриллианты князей Голицыных?
— Никому не продавал. Я подарил их одной замечательной своей подруге. Дело закрыто за отсутствием доказательств.
— А скрипку Лоренцо Сториони у кого купили в Ленинграде? Или вы думаете, что мы попались на эту липу мистера Тимкина, будто он привез ее из Штатов и с ней же возвращается? Мы сразу поняли, что он привез обыкновенную фабричную, с этикеткой Лоренцо Сториони, которую ему кто-то из ваших сообщников сумел передать. Привез подделку, вывезти успел настоящую. Знаете ли вы, старый человек, что целый год наше ведомство выясняло биографию этой скрипки Сториони, весь ее славный трудовой путь с того момента, как она вышли из рук мастера в восемнадцатом веке, и до того момента, когда ваш американский друг якобы вывез ее из Штатов? Мы прочертили этот путь, никогда скрипка Лоренцо Сториони не была в Штатах! Мы знаем всех вундеркиндов Европы, которые на ней играли, всех богачей, которым она когда-либо принадлежала, но в Штатах она не была! Жаль, мы закончили работу, когда Тимкин уехал с украденной вещью. Иначе вам пришлось бы сидеть очень-очень долго!
