— Еще лучше чувствую, — сказал старик.
— О вас много пишут, — сказал генерал. — Вот и вчера в «Новом времени» интересная статья.
— Пусть они подотрутся своей статьей, — сказал старик. — Что вам нужно?
— Надо ехать, Георгий Николаевич, — мир посмотреть, себя показать, мы так решили — сколько можно человека мурыжить, вы, в конце концов, жизнью своей доказали, что вам можно верить. Ну а что касается прошлого, вы уж тут простите — статьи закона не нами сочиняются, не нами отменяются.
— Дорогой мой, — сказал старик. — Да меня расстрелять было мало, я ведь всю Украину, можно сказать, обобрал.
— Что значит — обобрали? — опешил генерал.
— Скупил на корню, по дешевке, что было можно, мы с друзьями не жалели сил, пока вы дрыхли. Ковры, народные изделия всякие, одежда, драгоценности, гарнитуры, я тогда на фильме художником работал, что-то для кино, что-то для себя. Веселое было время!
— Я не для этого пришел, — сказал генерал. — Это, в конце концов, на вашей совести. Я предлагаю вам поехать в Швейцарию.
— Что я там потерял? — спросил старик.
— Они хотят организовать вашу выставку в Женеве, они жалуются, что вы до сих пор не ответили ни на одно предложение.
— И не отвечу.
— Почему?
— Не хочу.
— Вам не нравятся условия, вы так богаты?
— Это какое-то свинство, генерал! Вы уговариваете меня ехать!
— А почему нет?
— Ну, как вам объяснить? Неужели вы не понимаете сами? Это же безумие!
— Почему безумие? Общество созрело, времена изменились, я делаю вам вполне официальное предложение.
— Как старому другу?
— Если хотите, как старому другу.
— Тогда вот что, ответьте мне, старый друг, кто был осведомителем по делу ювелиров?
— Я не имею права.
— А по дружбе?
— Не имею права.
— Ну, тогда что это за дружба, вы же мне вопросы задавали!
— Да, задавал. По службе. А сейчас не имею права.
Помолчали, потом старик спросил:
— Тяжело стало работать?
— Очень.
— Тяжелее, чем раньше?
— Несравнимо. Раньше вас было немного, закон нарушали изобретательно, работать было интересно, почти все личности талантливые. Вы Волкова помните?
— Я его не знал. Я ведь так, больше любитель.
— Очень талантливый человек, он и сейчас в тюрьме сидит, стены в Лефортове от скуки расписывает, конечно, никакой он не Волков, фамилия у него, сами понимаете, определенной национальности. Когда мы его посредника, который вещи перевозил, взяли, дипломата, а я опись начал производить, среди вещей были две очаровательные фарфоровые статуэтки, одну из них наш фотограф ненароком возьми и столкни.
— Ай-ай-ай!
— Подождите. А из нее, представьте себе, брильянты! Дипломат опешил просто, они ведь свою долю с суммы берут, он об этих брильянтах ни сном ни духом, пришлось разбить вторую.
— Там то же?
— Там то же.
— У нас был один тип, — сказал старик. — Он в зону спирт странным образом проносил: заглотнет презерватив со спиртом, зубами конец презерватива прижмет и несет.
— Голь на выдумки хитра.
— Ух, хитра, неисчерпаемо хитра!
— Знаете, что сейчас они с наркотиками придумали, не поверите, растворенным составом покрывают чемодан: ни цвета, ни запаха, идет себе, помахивает блестящим чемоданчиком.
— Что, и собака не берет?
— Не берет.
— Да-а-а.
— А золотая цепь? Во влагалище двухметровая, золотая цепь во влагалище — не хотите?
— Дама?
— И какая дама! Красавица, балерина, а научили, представьте себе, опять же граждане определенной национальности, я, конечно, ничего плохого сказать не хочу…
— А я правильно воспринимаю. Что же нам всем надо — глотаем, запихиваем, проносим — неужели только деньги?
Генерал замахал руками.
— Я раньше тоже думал — деньги. Нет, здесь что-то другое кроется.
— Сейчас модно говорить — наследственность, — сказал старик.
— Ну, так далеко наше ведомство не проникает. Здесь, знаете, наивное любопытство есть: накажут — не накажут?
— Да, да, это близко, накажут — не накажут. Это вообще в человеке сидит: а вдруг пронесет? Это жизнетворчество такое.
— Ну, хорошо, у них жизнетворчество, а вам-то зачем? — спросил генерал.
— Мне-то? Чтоб от людей не отставать, я там, где люди.
— Не шутите. Вы грандиозного таланта человек.
— А что, талант по струнке обязывает ходить? Главное, чтобы жить нескучно было.
— В тюрьмах веселее?
— А знаете, в тюрьмах, пожалуй, было и повеселее, чем у вас здесь, на воле. Я ведь везде работал. Где застанет жизнь, там и тружусь. Комфорта, конечно, маловато, но возможностей не меньше.
— Так не поедете, Георгий Николаевич?
— Не поеду.
— Так и доложить?
— Так и доложите. Они все засранцы, — сказал старик, — смотрят фигню и радуются.
— Я всегда относился к вам с интересом, — сказал генерал, вставая.
— Да уж, я монеты в задницу не засовывал.
— Ну, до скорого, — сказал генерал.
— Все там будем, — ответил старик.
47
Он вышел к гостям в трусах и майке. Мария не успела прикрыть его собой.
— Простите, но у меня нет смокинга, чтобы достойно встретить вас.
— Как же! — очнулась Мария. — Я принесла вчера пиджак из чистки.
— Нет также свежей сорочки, бабочки и пары блестящих штиблет, — продолжал старик. — Если вам это не смущает, пожалуйста, заходите. Вот смотрите, — сказал он уже в столовой, — как едят гении. Сейчас я буду есть. Переведите гостям.
Переводчица, смущаясь, перевела. Гости понимающе загалдели и стали рассаживаться. Один из гостей, толстый господин в очках, не отводил от старика особенно восторженных глаз.
— Смотрите, я буду есть борщ, — сказал старик. — Я привык есть борщ с чесноком. Ничего, что от меня будет дурно пахнуть?
И, наклонившись над тарелкой, он стал есть, нарочно громко чавкая и прихлебывая. Пока он так ел, гости вертели головами, пытаясь рассмотреть висящие на стене картины. Толстый господин в упор рассматривал старика.
— Здесь нечего смотреть, — сказал старик. — Лучшее я снес в сарай. Но там теперь тоже ничего нет. Правда, Мария?
