Люк не открывается.
– На ходу люк десятого отсека нельзя открывать. Может захлестнуть волной. На ходу он может быть под водой. Может быть, а может и не быть. Все равно он не открывается. А если попытаться открыть дверь в девятый отсек? Переборка уже остывает. Как только остынет, попробую.
– Трос оборвало!!!
Оборвало трос. Теплоходы останавливаются. Пока шторм не стихнет, ничего нельзя будет сделать.
– Что теперь?
– Пока не стихнет, будем болтаться!
Вахта на лодке остается одна. Лодка еле освещена внутри лампами аварийного освещения.
Штаб Северного флота. Командующий.
– Ну что?
– У них оборвало трос. Шторм. Трос заведут, как только смогут.
– Спасатели?
– На месте.
– Хорошо. Ждем.
Трос пытаются завести, но шторм, к лодке даже не подойти. Корабли разбрасывает, как щепки.
Робертсон в отсеке.
– Сейчас, сейчас. До переборки уже можно дотронуться. Сейчас я попытаюсь пройти в девятый.
Он начинает открывать переборку в девятый, но она не открывается. Что-то мешает – с той стороны вставлен болт.
– Все. Там болт. Не выбраться.
Трос все еще пытаются завести. Ничего не выходит. Попытки прекращают. Шторм. Его надо пересидеть.
Робертсона в отсеке валяет из стороны в сторону. Он почти в бреду. Ему кажется, что он в детстве. Он и она. Они залезают на дерево. Слышится смех. Он кормит девочку ягодами. Она открывает рот, и он кладет в него ягоды. Оба перепачканы, смеются.
Он очнулся. В отсеке нет освещения. Погасла лампа аварийного освещения. Полная темнота. Точнее, светятся только светонакопители в манометрах. Это свет светлячков. Робертсон потерял фонарь. Он шарит, шарит. Ищет его на ощупь. Находит – есть фонарь, есть свет.
– Надо обойти все. От шторма может открыться течь.
Он встает и обходит отсек. На переборочной двери он замечает написанные сигналы для перестукивания.
– Господи! Что ж я раньше! Я же стучал что попало! Надо стучать! Надо стучать! Они должны меня услышать!
Он сбегает вниз, к отливному кингстону помпы. Он начинает стучать по нему – так стук сразу уходит в воду.
Но на лодке акустики уже не несут вахту. Робертсон стучит зря.
– Он же стучал!
– Кто?
– Робертсон!
– Слушай, Эдик, – обращается старпом к Рустамзаде. – С чего ты взял, что в том случае стучал Робертсон? С чего ты вообще взял, что кто-то стучал?
– Но кто-то же стучал?
– Были стуки, а потом они прекратились. Что-то вполне могло зацепиться за борт. А может, в надстройке что-то застряло. Банка какая-нибудь. Стуки больше не повторялись.
Шторм закончился. Море успокаивается. Можно заводить трос.
– Можно заводить трос!
Трос завели. Лодку взяли на буксир.
– Бог, ты есть? – Робертсон сидит с закрытыми глазами и бормочет: – Господи! Прости меня. Извини. Не знаю ни одной молитвы. Помоги мне, Господи! Сделай что-нибудь! Сохрани! Боже! Сохрани!
И тут ему начинает казаться, что он на чудесном острове. Песок, вода, солнце. К нему идет Катя.
– Здравствуй! – говорит Катя.
– Здравствуй! – отвечает он. – Мы никогда не расстанемся. Мы на острове и будем здесь жить.
Катя наклоняется к нему, целует, и сейчас же ее лицо превращается в волосатую мордочку животного.
Робертсон отпрянул и очнулся – его лицо вылизывает кот.
– О господи! Надо обойти отсек!
Он начинает обходить отсек. Он идет и идет по бесконечным переплетающимся лестницам. Ему никак не выбраться из лабиринта, никак. Наконец он опускается на корточки, затихает, приходит в себя – никуда он не шел, ни по каким лестницам, ему все это привиделось.
Иногда Робертсону начинает казаться, что за плечом кто-то стоит. Он очень боится повернуться, потом поворачивается – никого. Он бросается, ищет – никого нет, ему это все померещилось.
Тут часто что-то такое мерещится.
– Анатолий Иванович! Температура переборки в восьмой пятьдесят!
Это Рустамзаде. Он смотрит на старпома с надеждой.
– Знаю!
– Можно же идти аварийной партии, Анатолий Иванович!
– Можно. Сейчас запрошу командира!
«Аварийной партии номер один приготовится к входу в восьмой отсек!»
Аварийная партия готовится. Люди подходят к переборочной двери в восьмой. Командует всем старпом.
– Так! – говорит старпом. – Инструктаж. Первые два человека – разведчик и страхующий. Перед дверью они включаются в изолирующие противогазы. Мы здесь ведем непрерывный контроль за содержанием кислорода и угарного газа в отсеке. Рустамзаде!
– Понял.
– И запас ИПов и патронов к ним.
– Есть!
– Создаем подпор воздуха пять миллиметров, чтоб продукты горения не пошли к нам. Открываем дверь, разведчики входят. Фонари у каждого. Разведчик обвязан страховочным концом. Страхующий его держит. Сначала верхняя палуба, потом нижняя, трюм. Никакой партизанщины. Шаг за шагом. Все время сообщать о самочувствии. О сигналах договорились. Наша связь со страхующим – перестукивание. Вопросы? Пошли!
Аварийная партия заходит в восьмой.
Робертсон в полной темноте. Он экономит, не включает фонарь.
– Надо все время стучать. Меня услышат. Обязательно. И все время ходить. Надо ходить. Куда делся кот? Был же кот! Он пропадает и появляется. Или мне все это кажется? Снится. Мне это все снится. Господи! Где ты! У меня все получится. Надо так говорить. Надо говорить: все получится. Сейчас, сейчас, сейчас я встану и пойду. Надо обойти отсек.
Аварийная партия обходит восьмой. Слышится дыхание разведчика в противогазе. Всюду следы возгорания. Что же горело конкретно – неясно. Видны тела людей. Одни повреждены огнем очень сильно, другие не повреждены совсем. У них лица напоминают печеные яблоки. Разведчик нашел пятерых. Дверь в девятый отрыта – не успели загерметизироваться. Разведчик возвращается. Они берут пробы воздуха на угарный газ. Аварийную партию впускают назад – на проходную палубу седьмого отсека. Они снимают маски противогазов.
– Ну? – спрашивает старпом.
– Там горело все. Нашли пятерых. Остальные, похоже, в девятом. Очагов тления нет. Отсеки можно вентилировать в атмосферу.
– Это если получится. Батарея и так дохлая. Рустамзаде, – говорит старпом, – что там с угарным газом?
– Больше тысячи ПДК.
– Понятно. Сейчас пойдем в девятый.
