Наверное, незачем говорить.
Хотя… лейтенантам с ПРЗ…
ПРЗ – это плавремзавод, и там случаются лейтенанты.
И в море они могут пойти на подводной лодке, чтобы чего-то там такое на ходу ей исправить и подмандить.
И, утомившись исправлять и подман…дять…, они запросто могут попроситься покурить сразу же, как только лодка начнет всплывать.
А лодка как всплывает? Сначала продуваются концевые группы ЦГБ и на поверхности начинает торчать рубка, а потом медленно и аккуратно дуется средняя группа, после чего обнажается часть корпуса.
Как только рубка оказалась на поверхности, лейтенант с ПРЗ запросился у центрального наверх покурить.
– Покурить? – пожал плечами центральный. – Ну, иди покурить!
Вахтенный офицер на мостике, когда лейтенант появился из верхнего люка и спросил разрешения, тоже пожал плечами – мол, конечно.
И отправился лейтенант курить.
Вахтенный офицер думал, что он тут же рядом с люком и покурит, и поэтому особого значения всей этой экзотической процедуре с «прошу разрешения» не придал, а лейтенант решил, что курят в надводном положении значительно ниже шахты верхнего рубочного люка, и спустился по трапику чуть ли не к самой воде.
Тут наступило время напомнить постороннему, сухопутному читателю о том, что в море бывает волна и эта волна как накатит…
А лейтенант уже сунул в рот сигарету и чиркнул спичкой, и вот внезапно к нему как подобралось со стороны штанов с жутким шумом – все равно ведь темень, полярная ночь и ни черта не видать.
А вода была ровно два градуса жары.
Она ему в одно морганье до шеи дошла, после чего лениво пошла на убыль.
Он минут пятнадцать потом старался выговорить слово «ебтать!».
Невозможная красота
Я никогда не ходил на рыбалку. Тем более зимой и на Севере. А тут меня нелегкая понесла. С Михалычем – он у нас обветренный во всех местах рыбак – и с Лехой.
Леха всю дорогу приставал к Михалычу:
– А росомаха здесь есть?
– Да нет тут росомах.
– А я слышал, что есть.
– Ну да, где-то, может, и бродят, а здесь-то чего.
– Я слышал, у нее когти.
– У нее и зубы – кости мерзлого мамонта, как пирожок, разгрызает.
– Да ну?
– Вот тебе и ну. А банку сгущенки или тушенки на свалке найдет – берет в лапы и одним рывком пополам.
– И чего?
– Жрет потом.
– И не поранится?
– Об чего?
– О края банки.
– Она ж не дура. А еще бежать начнет за оленем – сутками бежит, пока он не сдохнет. И мясо у нее не варится.
– А зачем его варить?
– Да незачем, потому что все равно не варится.
– А на человека нападает?
– Нет, не нападает. Разве что раненного найдет или обессилевшего. Тогда обязательно нападет. Лютое зверье, должен вам доложить…
Вот так мы и шли часа три. Леха Михалыча насчет росомахи пытал, а я воздухом дышал. Через нос, аккуратненько.
А воздух-то какой, Господи! И солнце – во все лопатки. От снега глаза слепит, но мы черные очки надели.
Пришли и сели каждый на своем озерце. Тут через пригорок – озерцо. Михалыч нам лунок накрутил, показал, что и как в них окунать, мы лыжи воткнули и сели. Солнышко припекает – красота. И клевать стало – только успевай выдергивать. У меня через полчаса приличная кучка рыбки рядом наросла.
И тут появилась эта ворона: «Кар-ррр!» – я ей: «Кыш!» – а она напротив меня села, и, как я рыбку выдерну, она ее приветствует: «Кар-рр!» – будто считает мою рыбу, проклятая. Я ей: «Брысь! Кому говорю», – а она все ближе подбирается.
Тут я не удержался, вскочил – и на нее. И только я на два метра от своей рыбы отошел, как из-за бугра молча вылетела целая стая ворон и на бреющем похватала всю мою рыбу. А я ничего лучше не придумал, как за ними с криками побежать.
Перемахиваю к Лехе через пригорок, бегу и ору чего-то.
А Леха, как меня увидел, так побросал все и впереди меня побежал к Михалычу. Бежит и на бегу орет, как беременный кашалот.
Михалыч, как узрел нас, так и сорвался – в момент километр по бездорожью пропахали. Потом остановились – еле дышим.
– Чего бежим? – спрашивает Михалыч.
– А вот… – говорит Леха и на меня кивает.
Я про ворон и рассказал.
– Тьфу, блядь! – говорит Михалыч, – Я думал, росомаха! Вот старый дурак!
И пошли мы назад. Лыжи наши на месте стоят и рыбу не всю вороны растащили. Михалыч на обратном пути молчал, Леха пыхтел, а я – воздухом наслаждался.
А уж солнце-то как жарило – просто невозможная красота…
Непредсказуемый
Утреннее выражение комдива Димы «дать в клюв» послужит нам тезой. Все же последующее повествование некоторое время можно будет считать антитезой – или я чего-то путаю?
Комдив Дима Колокольчиков – в обиходе Колокольчик или просто Пони (один метр с небольшим от поверхности суши), маленький и толстенький, – был профессиональным боксером.
Многие поплатились за легкое и даже пренебрежительное отношение к этому существу с глазами кобры и руками ребенка. До конца своей жизни они потом вспоминали о том, как однажды повстречались с вихрем, начиненным столярными молотками.
Пони обожал после первых двух слов, сказанных, скорее всего, в пользу непорочного зачатия, устраивать тарарам.
И еще он обожал женщин. Причем дочь Евы для пробуждения его интереса должна была трижды перекрывать его собственные достижения в росте и в весе.
Дело было в одном ресторане, куда в конце недели вынес Колокольчика водопад повседневных свершений. Вместе с ним за столом восседал флагманский механик Слава Селеванов, по кличке Сильвер, внушительные размеры которого – один метр девяносто пять весом в центнер с хвостиком и кулаки с плоды хлебного дерева – могли внушать уважение разве только в самом начале разговора, но через несколько слов становилось ясно, что этот увалень может изуродовать только ложку.
В ресторане Диме понравилась соседняя блондинка. Она случайно обнажила колено, и в размерах оно оказалось точь-в-точь таким же, как и вдовствующего носорога из Гамбургского зоосада.
А потом она повела плечом, и чудовищная грудь вырвалась и затопила.
Участь Пони была решена: он влюбился и двинулся к ней через стулья.
Дорогу перегородил какой-то хер.
В туалете после солнечного апперкота хера пришлось усадить на унитаз, а спиной привалить в сливному бачку, немедленно же опорожнившемуся.
