На лицах большинства я увидел уныние, скорбь, хмурость. Но вслух никто ничего не сказал, всем хватило мужества не выдать своих подлинных чувств.
И даже Башлак промолчал – он в данный момент тоже находился на нелегальном положении.
Врачи Челышев и Синякевич, обедавшие за отдельным столом и употреблявшие отдельную еду, тоже сделали вид, что ничего не слышали. Видимо, Попченко дал указание персоналу в ответ на наши скрытные действия тоже действовать скрытно.
Получив такую поддержку, я тут же объявил о начале открытого собрания открытого Народного Фронта. Я сказал:
– Братья! Соратники, бойцы невидимого Народного Фронта! Довожу до Вашего сведения, что нас подло предали! Нас вписали в списки, не спрашивая нашего разрешения. Предлагаю выразить свое возмущение!
– Каши мало! – тут же отозвался Саломодин, и я понял, что он выразил мнение большинства – но не насчет каши, конечно, а насчет политической подоплеки.
Репрессии последовали немедленно. Возник Ленечка, неизвестно откуда взявшийся, и спросил:
– Кому там мало?!
– Мне! – ответил упрямый Саломодин.
Подобные дискуссии между ним и Ленечкой бывают часто, я об этом упоминал, но впервые Саломодин говорил по велению не желудка, а Души, наполненной новой идеей.
Ленечка стукнул его пару раз, но иного ответа не добился.
Я видел, что все на стороне Саломодина – то есть Идеи.
Ободренный этой поддержкой, я стал размышлять, что нужно предпринять, чтобы коварство Попченко обнаружилось. Решил для начала посоветоваться с Диммером – все-таки самый здравый человек у нас тут, исключая меня.
Проходя мимо него, я сказал сквозь зубы, чтобы не слышали другие (я существовал в это время в формате тайного Фронта):
– Брат мой, Лев Борисович, Попченко всех перехитрил. Он подал список! Сам!
Диммер хладнокровно, как и подобает при подпольных беседах, ответил:
– И правильно. Вас, что ли, дураков, спрашивать?
Тогда я перешел в открытый режим:
– Он хочет дискредитировать идею!
Но Диммер не понял моей открытости, продолжил в конспиративном духе:
– А кого это колышет? Дело не в идее, а в организации.
И тут, каюсь, я применил не вполне приличный в моральном отношении прием, на своем опыте еще раз убедившись, что политика требует во имя благих целей иногда неблаговидных поступков. Я помнил, что Диммер попал в эту больницу специально, чтобы получить официальное подтверждение сумасшествия, невменяемости и тем самым обезопасить себя от судов и тюрьмы. Самое для него страшное – если его признают здоровым. Ясно, что у них с Попченко сговор. Но если убедить его, что Попченко ведет двойную игру, он встревожится и станет моим сторонником.
И я, мысленно попросив прощения у Вселенной (которая правдива и бескорыстна, потому что ей ни от кого ничего не надо), сказал:
– Как Вы не понимаете, Брат? Это только здоровых можно записывать в любые списки. У здоровых всегда есть какой-то свой житейский интерес. Этот интерес требует спокойствия. Если к ним придут и спросят, бойцы ли они Фронта или нет, они, рассудив, что бойцом быть в условиях предложенной игры спокойнее, ответят: да, мы бойцы. И тут же об этом забудут. Но душевнобольные, какими нас считают, потому и называются душевнобольными: они не психи, у них просто душа болит. У каждого о своем. И житейский интерес им чужд. И если нагрянет комиссия и всех начнут спрашивать, они ответят от души, то есть кто во что горазд. Это теоретически. Потому что практически получается, что Попченко решил, что мы здоровые! Психами манипулировать сложнее, а здоровыми запросто. Понимаете? Он нас читает здоровыми – и вас в том числе! – нанес я последний выпад шпагой несокрушимой логики, и мне показалось, что я попал Диммеру в самое сердце и оно истекло кровью, потому что он весь побледнел.
– Быть того не может, – сказал он.
Я хотел тут же, используя его состояние, обсудить план дальнейших действий, но Диммер немедленно отправился к Виталию Ивановичу.
Вернулся через полчаса такой же бледный и сказал:
– Что-то он темнит, зараза! Не знает он меня, захочу – в два дня его снимут с главврачей.
– Он только формально главврач, – напомнил я.
– А будет не формально, а вообще никак!
И Диммер поделился со мной возникшим политическим проектом:
– Он позвонит Министру Здравоохранения нашей губернии и попросит явиться вместе с комиссией.
– Комиссия найдет кучу упущений.
3. Попченко снимут и поставят своего человека.
Я сначала не понял, как эти действия согласуются с задачами нашего Народного Фронта, который унизили, указав его в списках без его согласия, но потом догадался, что Диммер в целях безопасности не назвал настоящей цели. А настоящая цель в том, чтобы довести до сведения комиссия факт фальсификации: Попченко самовольно вписал всех в список Народного Фронта, а потом сказать, что Народный Фронт на самом деле существует, но подлинный, настоящий! Вот его и надо внести в список в полном составе, но это уже будет список истинный, безо всяких подделок.
Пожав руку Диммеру, я стал ждать.
Двадцать Четвертое, вечер. Моя душа разрывается между напряжением политической борьбы и любовью. Чувство и Долг – вечный классический конфликт.
Я знал, что вечером дежурит ООООО. Пять «О». Вы спросите, что это? Это секрет моей души, но я Вам расскажу, чтобы и Вы стали богаче Душой.
Ольга Олеговна Одинокая Обожаемая Отрада, вот как это расшифровывается.
Ну и, конечно, звучат тут пять возгласов восторга, ибо лучший эпитет для любой Женщины – слово «О!».
Только не надо говорить, что это не слово, а звук или буква, я гуманитарий, филолог. Поналетелось откуда-то хамов и наглецов, которые слово «продвигаться» упорно без мягкого знака пишут, но смеют при этом учить специалистов, как писать, говорить, думать, жить и дышать!
И вот она явилась, чтобы, по обыкновению, пройдя быстрыми шагами, которые подчеркивают стройность ее фигуры, хотя она и не улучшает ее каблуками, как некоторые, обманывая визуальное впечатление окружающих, не мажет также краской лицо, то есть не делает того, что делает большинство Женщин, которые, как я убедился, считают всех мужчин сумасшедшими: ведь только псих принимает желаемое за действительное, любой нормальный человек видит, где каблуки, а где подлинные ноги, где краска, а где естественное лицо; я вообще понял, что люди считают друг друга идиотами, иначе они не жили бы так, словно вокруг сплошные неадекваты, не видящие их ухищрений, особенно телевизор, этот дебилотранслятор, где хитрые сумасшедшие развлекают простодушных сумасшедших.
Я ждал ее, стоя у кровати и делая вид, что смотрю в сторону. Но, как только она приблизилась, я быстро повернулся и негромко попросил:
