«Сейчас Вам будет хорошо, больной!» – говорят ему, подходя со шприцем. «Брешите больше!» – усмехается он. И такова сила его неверия, что ему действительно не становится хорошо даже от утроенной дозы успокоительно-релаксирующего препарата. «Тогда Вам будет плохо!» – сердятся врачи. «Идите на!» – отвечает он второй своей излюбленной фразой. Ему вкатывают тройную дозу аминазина или галоперидола, ожидая, что он впадет в ступор, но на Башлака и это не действует, он продолжает смотреть на мир иронично, но бодро.
Когда я предложил ему вступить в Народный Фронт, он ответил, как я и предполагал:
– Иди на! Нет никакого Народного Фронта!
– Есть. Это очевидный факт.
– Где он. Покажи мне этот факт.
– Факт нельзя показать, это слово, за которым подразумевается нечто реально существующее.
– Вот-вот, началось: нельзя показать, подразумевается! Иди на, сказано!
– Вы не верите во власть? – зашел я с другого бока.
– Само собой.
– Народный Фронт предназначен ее реформировать!
– А как можно реформировать то, чего нет?
– Я не так выразился.
– А ты вообще выражаться не можешь. Ты же глухонемой.
– Вы ошибаетесь. Да, официальный диагноз такой, что я глухонемой, считающий, что я не глухонемой, но истинный мой дар, который тут лечат и сдерживают: быть Центром Вселенной и произвести в ней изменения.
– Нет никакой Вселенной.
– Ну, это Вы загнули! Уж если что и есть, то Вселенная, особенно когда мы с Вами о ней думаем.
– Нет, но ты ее видел?
– Ее нельзя увидеть, но можно представить, она, к тому же, научно обоснована.
– А я обосную, что ты дурак и уши у тебя холодные!
Я пощупал свои уши, они были теплые.
– Они теплые, поэтому Вы не сумеете это обосновать.
– Я так и думал! Ты даже ушами врешь.
Этот крайне нелогичный диалог завел меня в тупик. Но тут пришло на ум, что не все же стопроцентно должны быть бойцами Фронта, нужна оппозиция, я ведь сразу это наметил. Кто же, как не Башлак, наилучшим образом подходит для оппозиции?
Так тому и быть.
Из 14 Человек, находящихся в нашей палате, я поговорил с десятью, плюс Бушлак, плюс я сам. Нужно было сагитировать еще двух: одного для набора необходимого количества (одиннадцать), а второго про запас.
Это оказалось легко.
11. Мыльников, учитель математики. Он преподавал в школе, любя математику, но не любя детей за то, что они бросали ему в спину скомканные бумажки и снятую со своих ног обувь, стреляли из пневматических и водно-струйных пистолетов. Как-то, решив отомстить классу, он поставил всем по пять двоек подряд из-за чего автоматически они оставались на второй год, не будучи допущены к экзаменам. Сделав это, он заперся в классе и начал решать гипотезу Пуанкаре, содержание которой, как известно, сводится к тому, что всякое односвязное компактное трехмерное многообразие без края гомеоморфно трехмерной сфере. Это было еще до того, как гипотезу доказал известный математик Перельман. Обиженные ученики, вернее ученицы – именно они предводительствовали этой бандой – взломали дверь и набросились на учителя с табуретками, электрошокерами и неизвестно откуда взявшимися бейсбольными битами.
«Не троньте моих чертежей!» – закричал Мыльников, закрывая своим телом доску. Чертежей не тронули, а ему досталось крепко. Тело он вылечил, а вот ум остался больным. Окончательно Мыльникова добило известие о достижении Перельмана. Здесь, в клинике, он решил обойти Перельмана и доказать истинность гипотезы Берча и Свиннертона-Дайера, которые, как тоже многим известно, предположили, что число решений определяется значением связанной с уравнением дзета-функции в точке 1: если значение дзета-функции в точке 1 равно 0, то имеется бесконечное число решений, и наоборот, если не равно 0, то имеется только конечное число таких решений (например, доказательство отсутствия целых решений уравнения x ^ n + y ^ n = z ^ n). Он с утра до вечера сидит на полу и чертит пальцем, а если кто приближается, падает и кричит: «Не троньте моих чертежей!»
Мое предложение он принял сразу, сказав: «Да, да, только отойдите, Вы мне свет загораживаете!»
12. Ну и, наконец, Иван Антропов, он же Жан Антре. Когда открылся Железный Занавес, Иван вместе с группой школьников каким-то образом угодил по модной тогда (и доказывающей уже наступившую в нашей стране демократичность) системе обмена во Францию, в Париж. И вдруг ему там все показалось родным и знакомым, что со всяким бывает в какой-то приглянувшейся местности, но Ивана перевернуло всерьез. Он догадался, что на самом деле он француз, родившийся во Франции и каким-то образом попавший в другую страну. Ему даже стало казаться, что он понимает по-французски и довольно сносно может говорить, хотя в школе изучал немецкий. Вернувшись, Иван бросил учебу, дождался совершеннолетия, назвал себя Жан Антре и ушел из дома, от чужих родителей. Он стал бомжем, называя себя, однако, клошаром, скитался где попало и с кем попало: собратья его недолюбливали из-за пристрастия изъясняться на непонятном языке, который он считал французским, заставляя их тоже говорить по-французски, и был по-своему элегантен, всегда носил изящное, хоть и грязное кашне, считая, что ни один уважающий себя француз без кашне из дома не выйдет.
Он ответил на мое предложение длинной фразой, где было много звуков, напоминающих французские, но ни одного внятного слова – а я, между прочим, французский немного знаю, он был вторым языком на факультете, где я обучался. Я ответил тем же, но осмысленно, сказав:
– Mon frere, a cree le Front National. Vous voulez devenir un combattant?
To есть:
– Брат мой, создается Народный Фронт. Вы хотите стать его бойцом?
Он не понял.
Тогда я сказал по-русски:
– Брат мой, Вы что, не понимаете французского? Я на чистом французском языке говорю Вам: создается Народный Фронт. Хотите стать его бойцом?
Он пробормотал что-то отрицательное.
– Мы французов тоже принимаем, – сказал я. – Вступайте в наши ряды, и мы устроим тут настоящую Францию!
– Уи, уи, натюрлих! – закричал он.
Так завершилось создание нашего Подразделения Народного Фронта.
Прежде чем сообщить Главврачу, а за неимением его – Попченко о создании Фронта, я решил закрепить успех. Я собрал всех в столовой во время ужина. Решил сделать это для начала тайно: подошел к каждому и предупредил, что у нас собрание. То есть со стороны кажется: люди просто ужинают. На самом же деле – Общественное Событие. Мои братья по Фронту делали вид, что заняты едой. Слышны были чавканье и тихий стук, потому что посуда, делаемая из пластика во избежание несчастных случаев, включая тарелки, ложки и стаканы (вилок и ножей не полагается), при этом посуда одноразовая, но мы знаем, что ее моют и подают опять, это можно приветствовать, помня, как засоряет природу пластик, если его все время выкидывать, а он будет разлагаться миллионы лет, даже когда человечества не будет, что неизбежно, и задача в том, чтобы сделать жизнь сносной хотя бы на то время, сколько ему осталось.
