«Разумеется, никакого исчезнувшего храма не существует, а утверждать обратное может только психически ненормальный. Из этого следует, что деньги сами плывут ко мне в руки, но благородно ли будет воспользоваться одержимостью больного человека? – думал я, нервно постукивая кончиками пальцев по изогнутым поручням кресла. – И, кроме того, это путешествие… Мне уже сорок два года, а в сорок два года совсем не хочется отдаляться от цивилизации и забираться в глухие дебри. Мало ли что там может случиться? Но, черт возьми, пятьдесят тысяч фунтов!»
Соблазн был слишком велик.
– Ну, что же вы медлите, Чарльз? Не узнаю вас, старина! – сэр Генри громко расхохотался, и этот его хохот развеял последние сомнения.
– Будь по-вашему, – холодно сказал я, – пари принято. Вот моя рука.
Глава вторая
Путешествие из Лахора в «безымянную» деревню заняло немногим более двух дней и, благодаря вполне сносным почтовым дорогам Индостана и блестящей эрудиции сэра Генри, не стало для меня обременительным.
В честь нашего прибытия жители деревни устроили пышный праздник. Надо сказать, что по понятным причинам мой друг утаил от них истинные намерения экспедиции, и остается только гадать, какой бы прием нас ожидал, узнай они правду.
Местная «аристократия» из сикхов в замысловато скрученных тюрбанах, с бородами до колен и усами, подвязанными на затылках, составила нам компанию за праздничным ужином. Широко улыбаясь заискивающими улыбками, почтенные бородачи время от времени обращались ко мне на хинди с каким-нибудь вопросом или пожеланием. Сэр Генри делал вид, что переводит, а на самом деле бессовестно потешался над ними, выискивая смысловые и речевые несуразности. У него был прирожденный талант без труда находить недостатки, даже там, где их не было и в помине.
В качестве кушаний нам предложили отведать кофту (жаренные мясные шарики), запеченных на углях куриц в пикантном соусе, пури (индийский хлеб), вареный рис, различные лепешки и фрукты, а из напитков – манговый сок и рисовую брагу, которую называли «арракой». Несмотря на обильное угощение, выставленное жителями деревни, сэр Генри настоял на том, чтобы на нашем столе присутствовала и еда, приготовленная его личным поваром из продуктов, доставленных из Лахора. Во избежание желудочных болей, он строго рекомендовал мне употреблять в пищу только ее.
На протяжении ужина нас развлекали три искусные танцовщицы в ярких, точно тропические цветы, сари и пенджаби. Красавицы задорно топали босыми ступнями, стреляли глазками и сражали наповал ритмичным бряцаньем доброй сотни браслетов из фальшивого золота. Им вдохновенно аккомпанировал квартет музыкантов, главным достоинством которого (как заметил мне сэр Генри) «являлось умение извлекать самые фантастические звуки из инструментов, предназначенных для забивания гвоздей».
После ужина, сопровождаемый почетным эскортом из шести факельщиков, каждый из которых от выпавшей на его долю чести сиял ярче, чем факел в его руке, я проследовал в большую хижину, где меня поджидал приятный сюрприз – обустроенная на европейский манер спальня. Слуга-индус помог мне раздеться, и я, погрузив в мягкую постель усталое тело, быстро забылся глубоким и безмятежным сном.
* * *
На другой день, после завтрака, практически налегке, наша экспедиция выступила в пешем строю из гостеприимной деревни и двинулась по узкой тропинке между густыми бамбуковыми зарослями к приготовленному заранее лагерю у «выжженной земли». Кроме меня и сэра Генри в состав экспедиции входили еще семеро мужчин: португалец Фабио, два англичанина – Вильям и Джек и четверо индусов – Нагарадж, Кумар, Рави и Санджай.
– Эти люди больше чем просто слуги, дорогой Чарльз, – с гордостью отозвался о наших спутниках сэр Генри. – Все они бывшие солдаты и мои старые товарищи, готовые, если понадобится, шагнуть к черту в пасть и заставить его подавиться!
Глядя на суровые лица ветеранов, потемневшие от солнечных ожогов и многих выпавших на их долю испытаний, со следами звериных когтей, винтовочных штыков и сабельных клинков, я без колебаний поверил словам сэра Генри, проникся уважением к ним и утвердился в мысли, что, пока они рядом, мне нечего беспокоиться за мою жизнь.
Путь от деревни до лагеря отнял у нас два часа и прошел гладко, если не брать в расчет одного происшествия, о котором я не могу умолчать.
В какой-то момент, идущий в авангарде с винтовкой наперевес, гибкий точно лань разведчик-индус Рави, остановился и, указав пальцем в сторону небольшого оврага, взволнованным голосом сказал что-то на хинди. Когда вместе с остальными я приблизился к нему, то похолодел от ужаса, заметив как огромный, не меньше шести метров в длину, сетчатый питон медленно заглатывал молодого оленя аксиса.
– Не хотел бы я закончить свой век как этот бедняга, – угрюмо проворчал низкорослый коренастый португалец Фабио.
– Кого ты имеешь в виду, оленя или питона? Олень умер легко – ему свернули шею, а питону грозит мучительная смерть от несварения желудка, – усмехнулся сэр Генри.
– Боюсь показаться невежливым, сэр Генри, но на этот раз вы ошибаетесь. Питон прекрасно справится со своей добычей, – сказал Фабио и прибавил несколько слов на хинди, обращаясь к Рави.
Тот ответил, и тогда сэр Генри злобно закричал на него, а потом повернулся лицом к оврагу и прибавил еще что-то, но уже на другом языке, насколько я мог разобрать, древнегреческом.
– Что произошло? – поинтересовался я несколько позже у седовласого великана Вильяма, который вместе с долговязым Санджаем (тем индусом, что разливал нам бренди на веранде) был приставлен ко мне сэром Генри в качестве денщика.
– Фабио спросил у Рави, как он думает, переварит питон оленя или нет, и Равви ответил, что переварит, а потом прибавил, что это дурной знак. Сэр Генри принялся бранить его и сказал, что «такими высказываниями Рави накличет на нас беду». Еще он сказал питону: «Тебе не удастся меня запугать», – добавил Вильям.
– Ты понимаешь древнегреческий? – удивился я.
– Да. Хозяин обучил меня этому языку. Он пытался обучить и Джека с Брендоном, но те…
– Брось болтать попусту, – перебил Вильяма внезапно поравнявшийся с нами сэр Генри, – чаще крути головой и следи за дорогой. А вы, Чарльз, не слушайте этого бездельника. Он любит приврать по любому поводу. Лучше, давайте-ка, я расскажу вам одну замечательную историю, произошедшую со мной при осаде Лакнау.
И мой друг с жаром углубился в воспоминания о рвах и колодцах, заваленных до краев грудами окровавленных трупов; о храбром пехотном капитане, которого, подобно Ахиллесу, подстрелили в пятку; и о хитром мятежном факире, которого стали привязывать к жерлу пушки, чтобы расстрелять, а он взял и умер от разрыва сердца.
Я слушал рассеянно. Мне все не давал покоя случай у оврага.
«Неужели он обратился к питону на древнегреческом языке? Нет. Не похоже. Тогда, кому были адресованы его слова? Ну, не Вильяму же! Как выяснилось, он единственный из нас владеет языком Гомера и Софокла».
