Кроме статуи и циферблата в храме ничего не было. Не было перегородок с дверьми, за которыми древние греки скрывали изваяние богини и богатые дары, подносимые ей; не было алтаря, какой-либо утвари, мусора, паутины; не было даже пыли. Ничего лишнего! Статуя, циферблат и идеальная чистота вокруг! Неправдоподобно идеальная чистота! Пугающе идеальная чистота! Божественно идеальная чистота!
Но эти подробности я разглядел и осмыслил несколько позже, а в первый момент больше всего меня поразил туман, заволакивающий пустоты между колоннами. Серый снаружи, внутри храма он почернел и застыл, точно обледенел, и я отчего-то знал наверняка, что к нему нельзя прикасаться. Кроме меня это знал еще один человек.
– Не подходите близко к туману и ничего не трогайте руками, – распорядился наш предводитель, хмуро озираясь по сторонам, и прибавил, остановив взгляд на стонавшем Фабио: – Кто-нибудь, перевяжите бунтовщика, а заодно заткните ему пасть, пока я сам её не заткнул. Муту, кажется, ты горел желанием утереть ему слюни?
Маленький индус виновато улыбнулся и принялся вместе с Рави хлопотать над раненым португальцем, который уже очнулся и сопровождал ругательствами каждое движение братьев. Некоторое время сэр Генри внимательно наблюдал за умелыми действиями «санитаров», затем повернулся ко мне, недовольно поморщился и спросил.
– Чарльз, вы еще не передумали кусаться? Дайте слово, что не станете набрасываться на меня с кулаками, и я прикажу вас освободить.
– Не желаю с вами разговаривать, – огрызнулся я.
– Воля ваша. В таком случае сожалею, но мне придется еще раз прибегнуть к насильственным действиям. Джек, свяжи хорошенько руки и ноги нашему гостю, но так, чтобы его можно было поставить на ноги, когда потребуется… впрочем, нет. Не вяжи его. Только что у меня родилась другая идея. – Он криво усмехнулся: – С негоциантом надо разговаривать на его языке. Предлагаю вам совершить сделку, любезный друг. Условия таковы: если вы перестанете упрямиться и согласитесь участвовать в моем научном эксперименте по доброй воле, то я прямо сейчас аннулирую наше пари, и более того, по возвращении в Лахор вручу вам в качестве компенсации за причиненные неудобства банковский чек на обозначенную сумму. Как вам такое предложение? Да отпустите же его, бездельники. Разве не видите: мистеру Бенксу неудобно принимать решение в стесненных обстоятельствах.
Мои конвоиры поспешно исполнили то, что им было указано.
Я был настолько обескуражен таким странным поворотом мысли сэра Генри, что не знал радоваться или грустить, а он подошел ко мне вплотную, дружески хлопнул по плечу и сказал примирительным тоном:
– Поверьте, Чарльз, мне искренне жаль, что все так вышло. Этот мерзавец, – он небрежно кивнул в сторону Фабио, – вывел меня из себя, и я слегка погорячился. Но забудем прошлое. В конце концов, вам нужны деньги и, черт возьми, вы получите деньги!
– Откуда вам известно, что мне нужны деньги? – спросил я, недоверчиво глядя ему в глаза.
Прежде чем ответить, сэр Генри тяжело вздохнул, а когда заговорил, в его голосе не было уже и намека на дружелюбие.
– Вот что я вам скажу, умник, выбирайте сию же минуту одно из двух: либо вы соглашаетесь принять мое щедрое предложение, либо я потащу вас за собой на привязи, как упрямого осла.
Не стану искать себе оправданий, скажу лишь, что я спасовал перед ним и, желая сохранить «хорошую мину при плохой игре», пробормотал еле слышно.
– Я согласен принять ваше предложение, но только вместе с извинениями.
Он громко расхохотался.
– Торговля ваш любимый конек, дорогой Чарльз. Разумеется, я извиняюсь. Ну вот, когда наше маленькое недоразумение улажено, перейдем к делу.
Он подхватил меня за руку, увлек за собой к статуе Гекаты и указал жестом на древнегреческую надпись на постаменте:
– Здесь сказано: «Расставь по кругу друзей, вошедших в жилище богини, и проси у нее желаемое».
– Вы хотите… – задумчиво произнес я, силясь переварить значение сказанного.
– Довольно слов! – сэр Генри снова хлопнул меня по плечу, затем окинул придирчивым взглядом притихших слуг и сказал:
– Ребята, мы у стен сокровищницы Али-Бабы. Осталось только войти в нее и набить карманы золотом. Этот круг – дверь. Я знаю, как ее открыть. Пусть тот, кого я назову, выйдет вперед и займет указанное место на выступе с цифрой…
«Он сказал «с цифрой»? – Мысленно удивился я: «Значит, это цифры. И что это меняет? На камне у входа было написано: «Выйдут двенадцать». Почему именно двенадцать?».
Нехватка знаний помешала мне тогда ответить на этот вопрос и на другие вопросы, возникшие при осмотре храма, а попросить разъяснений у сэра Генри помешала ущемленная гордыня.
Между тем он поочередно вызывал слуг и расставлял их на «циферблате» лицом друг к другу в каком-то только одному ему известном порядке. Он сам встал на дальний от статуи выступ, а мне указал занять место напротив него. Таким образом, я оказался ближе всех к мраморной Гекате и дальше всех от входа в храм.
Как только все двенадцать выступов с цифрами были заняты, сэр Генри велел нам угомониться. После расстегнул несколько верхних пуговиц военного сюртука, просунул правую руку за пазуху и, прикоснувшись к сердцу, быстро и монотонно забормотал непонятное. Мы все как завороженные, не отрываясь, глядели на него, а он постепенно впал в транс и, не замолкая ни на секунду, принялся мерно покачиваться взад-вперед. Наблюдая его убаюкивающие телодвижения, я в какой-то момент проникся уверенностью, что там, у костра, он не разговаривал с привидением прошлого, а репетировал эту роль.
«Двенадцать, двенадцать. Почему именно двенадцать? – думал я. – Двенадцать часов! Двенадцать месяцев. Двенадцать великих богов. Двенадцать друзей. Стоп. В шатре Александра нас тоже было двенадцать. Наваждение? Нет. Это было не наваждение. Это была подсказка. Он сказал: «я умертвил Фиалеса». Зачем убивать человека, который вызвался помочь? Убил, а потом построил храм? Нет. Он его не строил! А если не он. Тогда кто? «Божественная чистота!». Господи! Это не циферблат. Это жертвенный алтарь!».
Вдруг мягкий лунный свет, наводнявший храм Гекаты, в одно мгновение преобразовался в свинцово-серое подрагивающее сияние. Вместе с тем и без того скудные краски окончательно выцвели, и темные цвета превратились в черные, а светлые – в серые. Следом, точно откликаясь на призывы впавшего в транс, сквозь непроницаемую черноту тумана, снаружи прорвался приглушенный гул многих, сливающихся в единое целое звуков. Среди них мне удалось распознать лай и вой десятков, а может быть и сотен собак. Определить источник, точнее источники других звуков в первую минуту я не сумел, а во вторую минуту в этом уже отпала необходимость, так как они сами предъявили себя, вынырнув из тумана, точно из преисподней.
Кровь заледенела у меня в жилах, когда две дюжины малорослых, худых и совершенно голых человекообразных существ тесной толпой вторглись в храм со стороны входа. Приблизившись к нам, они рассыпались полумесяцем и, бормоча что-то низкими хриплыми голосами, застыли в каких-нибудь двух метрах от покачивающейся спины сэра Генри. Затаив дыхание, смотрел я на тонкие путаные волосы, беспорядочно спадающие ниже плеч; на сплющенные, без глаз и носов лица, изъеденные гнойными пузырящимися язвами; на невероятно подвижные жабьи рты, утыканные длинными кривыми зубами; и на отвратительные серые сгустки, вываливающиеся из ртов и сползающие по голым телам, точно трупные черви. В непропорционально длинных жилистых руках существа крепко сжимали бамбуковые копья с каменными наконечниками и угрожающе вытягивали их в нашу сторону.
