– Нет, – таким же шепотом ответила Хелен. – Вот именно, что нет…
Все сейчас зависело от ответа Луизы. Еще одной ссоры я не вынесу!
Настоятельница засмеялась. Спрятала лицо в ладони, покачиваясь, отвернулась от нас.
– Вот как… оказывается… внимание завоевывать. В кои веки что-то умное сказать?
Ни я, ни Хелен не решились ответить. Вместо нас это сделал Марк:
– У тебя вполне получилось.
Его слова напряжение разрядили. Смех, готовый перейти в гневную ссору, или в истерику, стих. Луиза вздохнула:
– Ладно. Что думала, то и сказала. Братья в Искупителе тебя убьют, Маркус. Чтобы святотатства не допустить. Чтобы Истинное Слово скрыть навсегда… оно лишь Искупителю принадлежит, не людям. А братья во Сестре… Лучше тоже им не попадаться. У Церкви своя власть, свой путь. Добавлять к нему еще и Слово, на котором все богатства мира, – не стоит.
– Ты права, сестра, – сказала Хелен. – Но что же нам делать? Скрываться всю жизнь? По диким землям скитаться?
– Иного выхода нет, – твердо ответила Луиза. Мне показалось, что тут Хелен с ней не согласна, но она смолчала.
Разговор затих как-то сам собой. Некоторое время мы сидели молча, потом Марк завозился, прилег на диване и задремал. Хелен немедленно последовала его примеру. Мы с Луизой держались дольше, поглядывая в окна, пока я не понял всю бессмысленность бодрствования. Даже если мы заметим какую опасность, все равно реагировать будет поздно. Даже с полноценным пикетом Стражи на дороге нам не справиться… да и все равно проснусь, едва дилижанс начнет останавливаться.
Успокоив себя этой мыслью, я прилег рядом с Марком и почти мгновенно заснул. Луиза осталась сидеть – прямая, строгая, напряженная.
Была ли у Искупителя в детстве такая хранительница?
…Если довелось путешествовать, то быстро привыкаешь спать на ходу. В крестьянской повозке, в утлом челноке, верхом. Если довелось много путешествовать, то и на своих двоих бредешь в такой дремоте, что покрепче иного сна будет.
На мягком диванчике, да по ровной дороге, в экипаже с хорошими рессорами – кучер не солгал, спать можно лучше, чем на перине. Только укачивают мягкие покачивания и легкий стук копыт. Могут и сны прийти, сны о доме – лучшая отрада для путника.
Но мне снился кошмар.
Снился мне ад.
Ледяная пустыня – без конца, без края. Небо – темное, ни звезды нет, но льется с него тусклый серый свет. И холодно. Ветра нет, ничего нет, словно взмыл в ту высь безвоздушную, о которой Хелен говорила.
А передо мной – столб. Деревянный столб, покрытый иголочками изморози.
И человек на нем – привязанный, прикрученный, с руками за спиной, вокруг столба обвитыми, кожа льдинками колючими затянута, голова поднята – будто пытался в последний раз в небо взглянуть.
В пустое, серое, выцветшее небо…
Я взвыл, закричал – от страха, от желания лицо руками закрыть, глаза выдрать, – чтобы не видеть, не сметь видеть…
И проснулся.
Крик мой был не громче мышиного писка. Никто его и не слышал. Посмотрела на меня Луиза, по-прежнему бодрствующая, но только потому, что я поднял голову.
– Проснулся, Ильмар?
У меня не было сил ответить. Я молча отодвинул Марка, во сне уткнувшегося мне в грудь, сел.
– Кошмар? – догадалась Луиза.
За окнами уже темнота, редкие огоньки далеких поселков… Весь день проспал… надо же… И в дилижансе та же серая тьма царит, что была в моем сне.
– Свет зажги… – выдавил я. – Свет…
Луиза поспешно встала. На стене была маленькая дорожная лампа, на полочке рядом лежало несколько спичек. Настоятельница проворно чиркнула по полочке, запалила фитиль. Даже свет растекался лениво, как в кошмаре. Может, я по-прежнему сплю?
Я глянул на Марка – тот проснулся от моих движений.
– Ущипни, – попросил я.
– Это я с удовольствием.
Вопль удалось сдержать с трудом. Но зато полегчало.
– Это что, раскаяние, или тебе стало интересно, что я чувствовал?
Я оставил его иронию без ответа. Покосился в окно – ни огонька, спросил:
– Луиза, мы что, ехали все время?
– Два раза останавливались. Но ты так крепко спал, что я решила не будить. Что с тобой, Ильмар, ты сам не свой?
– Кошмар, – просто сказал я. – Сон… гнусный.
– Тогда не рассказывай, – глянув на Марка, попросила Луиза.
– Скорее, наоборот… Сестра, вы можете отпускать грехи?
Луиза сразу подобралась.
– В случае необходимости, брат мой. Говори.
– Мне снился… – Я сглотнул. – Снился ад. Или что-то очень на него похожее. Ледяная пустыня… с неба темный свет… холод…
– Это не грех, – недоумевающе ответила Луиза. – И не знак свыше. Принято давней церковной буллой, что дурные сны ничего не значат. Успокойся, и…
– Еще мне снился Искупитель. – Я отвел глаза.
– А это, скорее, добрый знак…
– Мне снился Искупитель в аду! – крикнул я.
Сестра Луиза осенила меня святым столбом. Заворочалась и проснулась Хелен. Боюсь, крик мой долетел и до соседних купе.
Пришлось повторить рассказ и для Хелен. Теперь – более подробно. Луиза уже опомнилась, лишь держала руки сложенными – лодочкой, а не столбом, значит, мне требовалось милосердие Сестры…
По мере рассказа сон смывался, терял остроту. И все же неприятный осадок не исчезал.
– Это не может быть знаком свыше, – решила наконец Луиза. – И грехом не может. Ильмар, твои темные сны – лишь отражение мятущейся души, что идет к свету…
О…
Началось.
Любят служители Церкви, едва что-то им самим непонятно, перевести разговор либо на промысел Божий, людьми непостижимый, либо на смятение души и борьбу света и тьмы.
– Спасибо, сестра Луиза, ты права… – покорно сказал я. Но настоятельница еще долго говорила, объясняя мне весь смысл аллегории, – даже в аду, который есть моя душа, придет ко мне любовь Искупителя. И надо не отвергнуть ее, а растопить лед страха…
Увидала бы она то, что я видел!
Так… так реально.
Так холодно.
Так далеко-далеко отсюда…
А за окнами дилижанса замелькали огоньки, потянулись домишки, другие экипажи. Наш дилижанс замедлил ход, перестук копыт стал глуше, размереннее.
Мы въезжали в Неаполь.
– Даже не будем говорить вознице, что сходим, – предложила Хелен. Ее мои кошмары ничуть не тронули, она сохраняла спокойствие. – Пусть везет дальше пустоту.
– Отправимся в порт, – согласился я. – И морем – до Нанта. Там решим…
