– А когда выяснится? – Аня зевнула.
– Да сейчас попробую кого-нибудь послать на берег, мне-то самой отлучаться нельзя, а внизу, может, из охранников кто свободен или уборщицы еще на месте.
– А далеко идти? – с деланным безразличием осведомилась Аня.
– Как выйдешь из здания, сразу к воде, а там увидишь, если причалил, он в лодке или поблизости, да не помнишь, что ли, откуда в прошлый раз сама уезжала?
– Помню. – Аня взяла бланк договора, выложив перед русалкой деньги. – Сделаем так: я сейчас сама Захарыча поищу, и если найду, он позвонит, что все в порядке, а если нет, вернусь и подожду в гостевой. Пойдет?
– Конечно, – зеленоволосая расплылась в довольной улыбке. – А ты ничего. Вообще, заходи, как время будет, скука тут бессмертная, а я всегда на месте.
– Ага. – Аня сунула в карман договор и вышла из приемной.
Глава 39
Круг сужается
Довели меня гены
До огненной геенны.
А.Смир
Пока что все шло спокойно. Никто не пытался остановить ее, скорее всего, Людмила, рассказав о единственном в городе случае беременности, не выдала ее имени. Так что, если местная милиция и получила разнарядку искать женщину с большим животом, они не имели ни малейшего представления о том, как эта самая женщина выглядит.
Впрочем, в клинике был и другой персонал, который мог оказаться более разговорчивым, да и на Людмилу вполне могли надавить, так что особенно расслабляться не стоило.
И, если ментура искала женщину с животом, следовало уносить отсюда ноги, пока этот самый живот еще не бросается в глаза, или пока в фирме не придумали перед выдачей тура посылать на гинекологический осмотр.
По черному кафелю блестящего, точно зеркало, пола отдавались с глухим звоном ее одинокие шаги.
Внизу охранник сонно проводил Аню глазами, она скользнула за дверь, все еще ожидая подвоха, но ничего не произошло.
Как и прежде, набережная встречала ее жутковатой темнотой, или так только казалось от того, что Аня вышла из освещенного помещения.
Она посмотрела на берег, но не увидела там ни лодок, ни людей. Впрочем, Захарыч вполне мог затаиться где-нибудь в прибрежных кустах или отправиться прогуляться по берегу.
Силясь разглядеть хоть что-то под ногами, Аня проковыляла как-то до кромки воды, мысленно посылая проклятия зеленоволосой секретарше и ненавидя себя за поспешность. Сидела бы спокойно в комнате для гостей, ждала, когда явится Захарыч или кто-нибудь из проводников постучится к ней в дверь, а теперь…
Неожиданно она споткнулась обо что-то твердое, но как-то устояла на ногах.
Впереди мелькнул и тут же пропал белый лучик света, словно кто-то ощупывал перед собою дорогу фонариком. Снова блеснуло и исчезло, точно стегнуло светом берег.
Аня присела на корточки, стараясь быть незаметнее, она еще не забыла встречу с болотницей, благодаря которой чуть не утопла.
В этот момент раздались тихие всплески воды и скрип несмазанных уключин, приглушенные голоса. Должно быть, к берегу тихо и незаметно подходила лодочка.
Кто-то спрыгнул в воду. Аня услышала шаги и шорох лодки о дно. Луч фонарика снова дернулся, по всей видимости, человек искал, где привязать лодку, Аня разглядела его длинный плащ-палатку и хотела уже выйти навстречу перевозчику, как вдруг различила в лодке еще одну фигуру.
– Подожди, Ираидочка, сейчас с берега кто-нибудь из встречающих подойдет, а то ноги сломаешь. Вот ведь люди, такие деньжищи лопатами гребут, а чтобы фонарь поставить, нет их! – Захарыч чиркнул спичкой, на секунду его лицо осветилось красноватым пламенем.
– Подожду, чего уж там, да и малец мой, сам видишь, заснул. Умаялся за день, перенервничал. Я первый раз тоже нервничала, а потом вроде как и привыкла. Только одного понять не могу: ведь если это ад, если за грехи, как ты говоришь, отчего же тогда я силы трачу, за могилкой Васечкиной хожу? Странно мне это как-то, непонятно. Отчего же, если, как вы говорите, я померла, моей могилы на кладбище нет, а наоборот, его – есть? У живого-то?.. Грех.
– Оттого и есть, чтобы ты смотрела на нее и верила, что ты жива, а он помер. Неужто непонятно?
– Понятно-то понятно, да только чудно, право слово, Константин Захарыч. Смотрю на мальца – дышит он, есть просит, капризничает иногда… а по-твоему выходит, что тоже помер давно. И осень здесь непреходяща, почему именно осень, или это для тех, кто помер осенью? На том берегу разные времена года бывают, а тут тепло, листья золотые, солнышко нет-нет и посверкивает, дождик идет, тихонько так, благолепно…
– То-то и оно, что все здесь тишь да гладь, да божья, с позволения сказать, благодать. Когда человеку тепло и не душно, когда он продолжает жить в своем доме, вести привычную жизнь, к чему ему задумываться, что жизнь бывает и другой, не такой доброй и приятной, не как в парнике?
– А рай? Ты видел когда-нибудь рай? Или нет его вовсе? Или все почившие в царстве Вечной Осени, дни свои коротают? Послушала я отца этого мальчика, дивные вещи говорит он, про перерождения, например. Малец, ясное дело, остаться пытался, мамаша его все плакала и сокрушалась, что он за столько лет ни на день не повзрослел, ни на сантиметр не подрос. А отец так все объяснял на разные лады, начнет с сына, так ему да эдак вдалбливать пробует. Потом видит, что шкет не догоняет, ко мне переметнется и говорит все, говорит. Де прежде всего осознать требуется, что с тобой произошло и где ты.
Я ему говорю, мол, согласна признать, что померла. И даже подпись свою могу, где надо, накарябать. А сама-то пальцы крестиком за спиной держу, грех-то какой, про живого человека сказать, что он мертвый! А он знай бородой трясет, мол, ничего ты, тетка, не поняла, как я погляжу, не признания от тебя нужны, а полное понятие. Сознание – это когда точно ушат холодной воды на тебя вылили, или словно вспышка перед глазами произошла, благодаря которой ты вдруг все яснее ясного увидела. А признавать, не признавать – это не поможет.
Потом, говорит, после того, как осознала и уразумела все, какое-то время помучаешься еще, смотря на окружающую реальность и видя ее как бы другими глазами. И будет так до того времени, пока твое сознание не начнет мешать окружающим, теснить их, заставляя так же пробуждаться. Вот тут настанет решительный момент, и тебя местные власти вернут в реальный мир, но только по правилам. Дадут новую жизнь: сперва зародышем в утробе, затем младенцем, и так далее…
Большое дело – убедить супостатов, что родиться хочешь в семье своих родственников или друзей. А нет ни тех, ни других – милое дело, в семье богатого человека, чиновника какого-нибудь видного, а то и министра.
Правда, разумею я, такие вакансии они явно среди своих распространяют. А простому люду короны не примерять, в лимузинах не ездить, на виллах беломраморных не жить.
В этот момент ребенок шевельнулся в Анином животе, и она невольно оперлась рукой обо что-то твердое, на ощупь напоминающее дерево. Быть может, бревно на берегу валялось, или кто-то еще до Захарыча вытащил на берег другую лодку. Впрочем, лодка не могла быть такой шершавой, такой…
