– И что же это за дело?
– Ингибиция. В буквальном смысле. Они взялись подавлять развитие разумных культур по всей Галактике, чтобы предотвратить новую Войну Рассвета.
В разговор вступила Вольева:
– Но задача не исчерпывалась лишь уничтожением цивилизаций, переживших войну. Пришлось менять условия на тех планетах, где со временем могла возникнуть разумная жизнь. Ингибиторы не занимались звездной инженерией, – возможно, столь радикальное вмешательство противоречило их жестким моральным установкам. Поэтому препятствия развитию жизни создавались в меньших масштабах, локально, без воздействия на эволюцию звездных систем. Это могло быть, например, незначительное изменение орбиты кометы, с тем чтобы планета дольше обычного подвергалась метеоритной бомбардировке. Даже если бы жизнь ухитрилась найти себе нишу, например, глубоко под землей или на дне океанов у гидротермальных источников, она вряд ли достигла бы достаточно сложных форм, чтобы угрожать ингибиторам.
– Вы говорите, это было миллиард лет назад, – сказала Паскаль. – Но за этот срок мы прошли путь от одноклеточного организма до Хомо сапиенс. Мы что же… проскочили сквозь сеть ингибиторов?
– Именно так, – ответила Вольева. – Потому что сеть обветшала и в ней появились дыры.
Хоури кивнула:
– Ингибиторы засеяли Галактику машинами, которые должны были фиксировать появление жизни, а затем подавлять ее. В течение долгого времени, похоже, все шло по плану, вот почему сегодня Галактика не кишит разумной жизнью, хотя условий для ее существования хватает. – Она покачала головой. – Должно быть, это звучит так, будто я знаю все досконально.
– Может, ты и правда знаешь, – сказала Паскаль. – И я готова выслушать все, что ты можешь рассказать. Давай выкладывай.
– Ладно-ладно. – Хоури завозилась в кресле, явно пытаясь сделать то, чем Вольева занималась весь последний час: спасти ссадины и синяки от контакта с твердыми поверхностями. – Машины проработали на совесть несколько сот миллионов лет. Потом начались проблемы. Техника ломалась, не справлялась с задачами. Начали появляться разумные культуры, что раньше пресекалось еще при их зарождении.
Судя по лицу Паскаль, она увидела связь между событиями.
– Например, они прозевали амарантийцев.
– Вот именно. Но это не единственная культура, проскочившая через сеть. Уникальность амарантийцев в том, что по случайности они создали свою цивилизацию совсем рядом с нашей частью Галактики. И благодаря этому обстоятельству оказали сильное воздействие на нас.
Разговор опять перешел к Вольевой:
– Возможно, ингибиторы приставили к Ресургему своего механического соглядатая, но он перестал работать задолго до зарождения там разумной жизни. Амарантийцы создали цивилизацию, а затем среди них появился подвид, совершивший космические путешествия, и все это почему-то не привлекло внимания ингибиторов.
– Похититель Солнц?
– Да. Он увел в космос отлученных, изменил их биологически и психически. Если и осталось сходство с покинутыми соотечественниками, то лишь в общности происхождения и в языке. Стая исследовала свою солнечную систему, а позже ушла за ее границы.
– Где они нашли… – Паскаль кивнула на изображение Гадеса и Цербера, – вот их. Ты это имеешь в виду?
Хоури кивнула и довела рассказ до конца. Это почти не заняло времени.
А Силвест все летел и летел вниз, забывая отмечать длительность своего падения. Но вот уже над ним почти двести километров «шахты», а до ее конца – несколько километров. Внизу мигали огоньки, собираясь в узоры вроде созвездий. На секунду он испугался, что эти огоньки – звезды, что он пролетел сквозь весь Цербер. Не успев родиться, эта мысль умерла. В мигании пятнышек было что-то слишком правильное, искусственное, разумно-целенаправленное.
Из «шахты» он выпал в пустоту, точно так же, как раньше выпал в пустоту из воронки «Плацдарма». И обнаружил, что продолжает лететь сквозь огромный, ничем не занятый объем, причем этот объем показался ему куда больше, чем гигантский зал под корой Цербера. Никакие корявые стволы с кристаллического пола тут не поднимались и потолка не подпирали. И вообще, Силвест сомневался, что за кривым горизонтом есть еще что-нибудь. А вот пол внизу точно был – как, возможно, был и потолок, безо всяких опор нависающий над этим огромным объемом, миром внутри мира. Что за сила поддерживала его, противодействуя гравитации, – об этом Силвест мог только догадываться. Сам же он знай себе падал к звездному полу, до которого оставались считаные десятки километров.
Найти Садзаки было нетрудно, и Силвест сделал это еще в процессе своего одинокого полета, благо его собственный скафандр прекрасно функционировал. Он определил местонахождение погибшего спутника и опустился в десяти метрах от него.
Триумвир врезался в пол на большой скорости. Это было совершенно очевидно. Впрочем, что еще могло случиться с человеком, который падал двести километров по вертикали, не имея никакой возможности управлять своим полетом? По-видимому, скафандр наполовину погрузился в металлический пол, отскочил вверх и наконец вновь рухнул на пол лицом вниз. Садзаки так и лежал, будто решил отдохнуть.
Силвест не надеялся увидеть Садзаки живым, но растерзанный и изодранный скафандр производил ужасное, близкое к шоку впечатление. Больше всего он походил на китайскую куклу, изувеченную злым ребенком. Скафандр был весь в дырах, он даже окраску свою потерял. Часть повреждений он получил в бою, а потом, когда падал, сила Кориолиса швыряла его на стены «шахты».
Силвест с помощью своего скафандра с трудом перевернул его на спину. Он знал: зрелище не будет приятным, но все равно нужно это пережить, хотя бы и с большим напряжением воли. К Садзаки он не испытывал особых симпатий, но не мог не отдавать должное его уму и упорству – взять хотя бы эту многолетнюю гонку за Силвестом. «Садзаки, – думал Силвест, – это тонкий, отлично настроенный инструмент, пригодный, к сожалению, только для одной задачи».
Спереди шлем скафандра Садзаки пересекала широкая, в палец, трещина. Подчиняясь душевному порыву, Силвест опустился рядом на колени.
– Жаль, что все кончилось вот так, – прошептал он. – Мы не были друзьями, Юдзи-сан, но под конец мне хотелось, чтобы вы видели происходящее так же, как видел его я. Думаю, вам было бы приятно услышать это.
И тут он понял, что скафандр пуст. Перед ним лежала всего лишь пустая оболочка.
Вот что было известно Хоури.
Отлученные достигли далеких окраин своей солнечной системы примерно через тысячу лет после расставания с ядром амарантийской культуры. Вполне естественно, что прогрессировали они медленно: приходилось преодолевать не только ограничения технологического характера, но и куда более прочные рамки собственной психологии.
Сначала отлученные сохраняли стайные инстинкты своих собратьев. Они создали общество, в высшей степени зависящее от визуальных коммуникативных моделей, состоящее из высокоорганизованных коллективов, где индивидуум сам по себе играл крайне малозначительную роль. Одиночка, потерявший свое положение в стае, заболевал своеобразным психозом, – человек нечто подобное испытывает при полной сенсорной депривации. Даже мелкие группы не могли выдержать такую пытку. Это обусловливало невероятную стабильность амарантийской культуры и ее устойчивость против заговоров и измен.
