– Понятно, – медленно произнесла Хоури, уже готовая принять услышанное как данность, во всяком случае на время. – И что же произошло, когда нас передали матрице?
– Мы… хм… воскресли в виде моделей. А поскольку моделирование в коре идет гораздо быстрее, чем снаружи, я провела там несколько десятилетий субъективного времени.
Она говорила таким тоном, будто оправдывалась.
– А я не помню, чтобы где-то провела несколько лет.
– Это потому, что с тобой все обстояло иначе. Нас оживили, но ты здесь оставаться не захотела. И поэтому ничего не помнишь. Фактически сама отказалась от этих воспоминаний. Решила, здесь нет ничего такого, что могло бы удержать тебя.
– Намекаешь, здесь есть нечто, способное удержать тебя?
– Верно, есть! – воскликнула Паскаль. – Но до этого мы еще дойдем.
Они спустились по лестнице почти до конца. От этого места отходил освещенный фонарями коридор; расположенные наобум огоньки создавали впечатление волшебной сказки. Приглядевшись к стенам, Хоури увидела ту же компьютерную игру узоров, что и на поверхности Гадеса. Казалось, рядом кипит машинная деятельность, проводятся недоступные пониманию Аны алгебраические расчеты.
– Так кто же я теперь? – спросила Хоури. – И что собой представляешь ты? Говоришь, я умерла. Но я-то этого не ощущаю. И не чувствую, что смоделирована в какой-то там матрице. Я же только что была на поверхности!
– Ты человек из плоти и крови, – ответила Паскаль. – Ты умерла, и тебя создали заново. Твое тело состоит из химических элементов, ранее содержавшихся в матрице коры. После того как синтез организма завершился, тебя привели в сознание. Скафандр тоже восстановлен матрицей.
– Хочешь сказать, если кто-нибудь, одетый в скафандр, имеет глупость приблизиться к Гадесу…
– Нет… – Паскаль осторожно подбирала слова. – Есть и другой путь в матрицу. Гораздо проще. Во всяком случае, раньше был.
– Должно быть, я все-таки труп. На нейтронной звезде жить нельзя. И внутри ее тоже.
– Я ж тебе сказала: это не настоящая нейтронная звезда.
И Паскаль объяснила, как все получилось. Как матрица создала «карман» слабой гравитации, в котором они могут существовать. Это возможно благодаря циркуляции огромных масс дегенеративной материи в недрах Гадеса. Которая, не исключено, является побочным продуктом непрекращающегося вычислительного процесса. Подобно рассеивающей линзе, этот поток отводит гравитацию прочь. Другие силы, не менее могучие, не дают разрушить стены движущимся с околосветовыми скоростями частицам.
– А о себе что расскажешь?
– Я не такая, как ты, – ответила ей Паскаль. – Тело, которое я ношу, – что-то вроде куклы-рукавички. Я его надела, чтобы встретиться с тобой. Оно создано из того же ядерного вещества, что и кора. Нейтроны связаны странными кварками, и поэтому я не разлетаюсь на частички под напором собственного квантового давления. – Паскаль дотронулась до лба. – И я сама не мыслю. Мышление – оно тут кругом, в самой матрице. Тебе это может показаться ужасной грубостью, и я заранее извиняюсь, но я бы умерла со скуки, если бы нечем больше было заняться, кроме разговоров с тобой. У нас совершенно разные вычислительные мощности… Ты не обиделась? Правда? В этом нет ничего личного. Надеюсь, ты это поймешь.
– Забудем, – отозвалась Хоури. – Наверняка я чувствовала бы то же самое.
Теперь коридор расширился и вдруг превратился в прекрасно обставленный рабочий кабинет ученого, оборудованный приборами и отделанный материалами, которые появились в последние пять-шесть веков. Из цветов преобладал коричневый – цвет нынешней эпохи: коричневыми были деревянные полки на стенах, переплеты старинных бумажных книг, антикварный письменный стол, выстроенные по его краям, не иначе как с декоративной целью, древние, с золотым отливом инструменты. Деревянные витрины занимали место в простенках, где отсутствовали стеллажи. В них лежали пожелтевшие кости инопланетных животных, которые напоминали динозавров или огромных нелетающих птиц, если забыть о чрезвычайно вместительных черепах, явно предназначавшихся для очень мощного мозга.
Была тут и современная техника: сканирующие устройства, тончайшие режущие инструменты, стойки с картами эйдетической и голографической памяти. Винтажный серворобот застыл в углу, слегка наклонив голову, – ни дать ни взять верный лакей, позволивший себе чуток вздремнуть на ногах.
Окна с поднятыми жалюзи открывали вид на сухую и сильно пересеченную местность: сплошь вылизанные ветрами плоские горы и каньоны. Все это купалось в красноватом сиянии заходящего солнца, которое уже почти исчезло за бесформенным горизонтом.
Из-за письменного стола, с таким видом, будто ему помешали, встал Силвест.
Сначала вторжение, видимо, рассердило его, но затем складки лица смягчились, а на губах возникло нечто похожее на улыбку.
Хоури заглянула в его глаза – обычные человеческие глаза.
– Рад, что вы нашли время навестить нас, – сказал он. – И надеюсь, Паскаль ответила на все вопросы, которые вас беспокоили.
– Почти на все, – кивнула Хоури, входя в кабинет и удивляясь изысканности его убранства.
Это была великолепная имитация, лучше Ане еще не приходилось видеть. К тому же – и эта мысль одновременно волновала и пугала – все здесь было сделано из ядерного вещества такой большой плотности, что даже самый маленький предмет на столе – пресс-папье – упадет на пол в центре комнаты, попробуй ты швырнуть его в дальнюю стену.
– Но не на все, – добавила она. – Вы-то как тут оказались?
– Возможно, Паскаль упомянула, что в матрицу ведет и другой путь. Я его отыскал. И прошел. Вот и все.
– А что же случилось с…
– С моим реальным «я»? – Он улыбнулся – будто радовался собственной шутке, которую вряд ли оценит собеседник. – Сомневаюсь, что оно уцелело. Откровенно говоря, меня это не интересует. Я и сам вполне реален. Таков, каким был всегда.
– А что случилось на Цербере?
– Это долгая история, Хоури.
И все-таки он рассказал. О том, как он спустился в глубь планеты. О том, что скафандр Садзаки оказался пустым. О том, как заставил себя все же идти вперед. И о том, что он нашел в последнем зале.
Наконец описал, как он попал в матрицу – в тот момент память Силвеста отделилась от памяти его второго «я».
Когда он говорил о гибели своего второго «я», это прозвучало столь твердо, что Хоури подумала: откуда у него такая уверенность? Возможно, была какая-то тонкая, нематериальная связь между ними, просуществовавшая до самого конца.
Но некоторые вещи даже Силвест понимал весьма слабо, и от Аны это не укрылось. Он не постиг божественность, во всяком случае, постиг не больше, чем в то мгновение, когда купался в ослепительном белом свете портала.
«Не тогда ли Силвест сделал свой выбор? Знает ли это он сам?» – подумала Хоури.
