– Вот и все, что я хотел сказать, – произнес он.
И это было действительно все.
Ласкаль больше ничего не сообщил ни Силвесту, ни кому-либо еще. Через месяц его нашли мертвым. Он утонул в пруду с золотыми рыбками.
– Эй! – сказала Хоури. – Тут есть кто-нибудь?
Она очнулась от сна, и это все, что ей было известно. Не просто вздремнула после обеда – нет, это было нечто гораздо более глубокое, долгое и холодное. Почти наверняка криосон – подобные вещи не забываются. Она уже пережила такое пробуждение однажды, на орбите Йеллоустона. Абсолютно аналогичные физиологические и неврологические признаки. А вот капсулы, в которой она тогда проснулась, сейчас рядом нет.
Полностью одетая, Хоури лежала на кушетке. Вероятно, кто-то перенес ее сюда, пока она не пришла в сознание. Но кто? И вообще, где она находится? Такое чувство, будто в голове взорвалась граната и разнесла память на куски.
И все же место, где она лежала, казалось до боли знакомым.
Коридор в каком-то дворце? Что бы это ни было, оно заставлено на редкость безобразными скульптурами. Либо Ана проходила мимо них несколько часов назад, либо это всплыли рецессивные фрагменты ее детской памяти – ужасы из няниных сказок. Скорченные, иззубренные, обгорелые статуи нависали над Хоури, отбрасывая демонические тени. Интуитивно, словно в дреме, она подумала, что фигуры должны как-то дополнять друг друга. Этим они и занимались в прошлом, но сейчас, разбитые и измятые, уже не способны выполнять свое предназначение.
Приближались неуверенные шаги.
Хоури с трудом повернула голову на звук. Шея почти не повиновалась – будто сделана была из крепкого дерева. Опыт подсказывал, что и все тело такое же окоченелое после долгого криосна.
Мужчина остановился в нескольких шагах. В скудном свете черты его лица были почти неразличимы, но что-то знакомое угадывалась в линии подбородка. Много-много лет назад Хоури, должно быть, знала этого человека.
– Это я, – зазвучал хриплый флегматичный голос, – Манукян. Мадемуазель предположила, что вам по пробуждении будет приятно увидеть знакомое лицо.
Вроде эти имена для Аны не пустой звук…
– Что случилось?
– Да ничего. Она сделала предложение, от которого вы не могли отказаться.
– И сколько я проспала?
– Двадцать два года, – ответил Манукян и протянул ей руку. – Ну а теперь не пора ли нам пойти и поздороваться с Мадемуазелью?
Силвест проснулся и обнаружил перед собой стену, проглотившую половину неба, – такую черную, что казалась отрицанием всего сущего, в том числе и себя самой. Он ничего подобного прежде не видал и теперь понял, что обычная тьма, простирающаяся между звездами, совсем не такая, как эта, – она на самом деле светится, слабо люминесцирует. А в этом круглом черном омуте, который назван Завесой Ласкаля, нет ни звезд, ни иных источников света; даже жалкий фотон не мелькнет на каком-нибудь участке видимого спектра. Нет даже занюханного нейтрино, уже не говоря о более экзотических частицах. Гравитационные волны, электростатические и магнитные поля тоже отсутствуют, как и шепот радиации Хокинга, а ведь радиация, согласно устаревшим представлениям о природе завесы, должна просачиваться из нее, доказывая наличие температурного разогрева на ее периферии.
Словом, ничего подобного там не было. Единственное, что делала завеса – во всяком случае, что было известно всем, – это служила неодолимым препятствием для любого излучения.
Хотя нет: еще она превращала в месиво любой объект, который имел наглость приблизиться к ее границе.
Силвеста вывели из криосна, и сейчас его мутило от дезориентации, которая всегда следовала за слишком быстрым пробуждением. Еще хорошо, что здоровье позволяло ему справляться с этим побочным эффектом. Физиологический возраст Силвеста не превышал тридцати трех лет, тогда как с момента его рождения прошло уже больше шестидесяти.
– Со мной… все в порядке? – Очень хотелось расспросить врачей, занимавшихся проверкой и восстановлением его жизненных функций, но сейчас внимание было приковано к черному пятну за окном станции.
Как будто смотришь на негатив снежной бури.
– Практически оптимум, – отозвался медик, который стоял рядом, глядел, как в воздухе прокручиваются показания счетчика нейронов, и отмечал появление каждой цифры похлопыванием стилоса по своей нижней губе. – А вот Вальдес явно сдает. Значит, Лефевр выходит вперед. Как думаете, вы сможете с ней работать?
– Не поздновато ли для сомнений?
– Дэн, я пошутил. Ну а как память? Я не успел вас проверить только на посткриогенную амнезию.
Вопрос казался дурацким, но, как только Силвест стал перебирать свои воспоминания, выяснилось, что они тормозят подобно документу, проходящему через многочисленные инстанции с нерадивыми чиновниками.
– А Морскую Пену помните? – настаивал врач с тревожной ноткой. – Очень важно, чтобы вы вспомнили Морскую Пену…
Силвест помнил, но в тот момент никак не мог привязать ее к другим своим воспоминаниям. А вот что великолепно сохранилось в памяти, чего не могли унести никакие волны времени, так это Йеллоустон, покинутый через двенадцать лет после истории с Восьмьюдесятью, через двенадцать лет после физической смерти Кэлвина, через двенадцать лет после разговора с Филипом Ласкалем, наконец, через двенадцать лет после того, как Ласкаль утопился, надо думать выполнив свое предназначение.
Экспедиция была маленькая и достаточно хорошо оснащенная. Команда субсветовика состояла по большей части из химериков и ультранавтов, которые редко соглашались служить вместе с людьми других каст. Также на борту находились двадцать ученых, преимущественно из СИИЗа, и четыре будущих контактера. Из последних на штурм завесы пойдут только двое.
Цель экспедиции – Завеса Ласкаля, но сначала корабль должен зайти на другую планету. Там Силвесту предстоит выполнить одно из указаний Ласкаля. Визит к жонглерам образами крайне важен для успеха миссии, а их мир находится в десяти световых годах от завесы. Силвест не представлял себе, что его там ждет, но совету Ласкаля он безоговорочно доверял. Не мог же этот человек нарушить свое долгое молчание ради глупой шутки!
Жонглеры образами уже больше века считались забавной диковинкой. Они обитали в нескольких мирах, почти целиком занятых океанами. Сами жонглеры представляли собой биохимическое сознание, охватывавшее практически весь океан. Оно состояло из триллионов симбиотических микроорганизмов, образовывавших «клумбы» величиной с приличный остров. Все населенные этими существами планеты отличала тектоническая активность. Существовала гипотеза, что жонглеры черпают энергию из гидротермальных источников в океаническом дне и что тепловая энергия трансформируется в биоэлектрическую и передается в верхние слои океана по щупальцам органических сверхпроводников, уходящим на многие километры в холодные и мглистые глубины.
Цель жонглеров, если таковая существовала, оставалась неизвестной. Ясно было, что они способны изменять биосферу миров, действуя как единая разумная масса фитопланктона, но является ли это самоцелью, или у них есть другая, высшая функция? Был известен – хотя и слабо изучен – еще один феномен: жонглеры обладали способностью хранить и передавать информацию, выступая как всепланетная нейронная сеть. Информация хранилась на многих уровнях, начиная с огромных переплетений щупальцев на поверхности океана и кончая свободно плавающими микроскопическими спиралями ДНК.
