И наступит конец света, ибо хозяин горы Рапейской, Урал, исполнил угрозу свою и соединил утро и вечер...
Однако по правую руку над окоемом взлетел огненный шар и указал восток! В тот же миг погасло зарево, что еще мгновение назад пылало на западе, погасло и обратилось в дымный столп.
Все встало на свои извечные места, как было от сотворения мира.
Вместе с восходом Опрята не только прозрел, а будто бы вернулся из небытия на землю, устроенную непривычно; он словно сам только что родился и, вдохнув первый раз холодного воздуху, отверзнув очи, пожалел, что оставил материнское чрево, где ничего, кроме блаженства, не испытывал. А тут очутился нагим и мокрым на знобкой осенней земле, где под босыми ногами хрустел лед и чувствительную, ровно обожженную плоть резала осока и царапал колючий, мерзлый кустарник...
Он обернулся к солнцу и, греясь от него, пошел ему встреч.
9
В Новокузнецк он добрался лишь в одиннадцатом часу утра и сразу же велел таксисту ехать на Пионерский проспект, к Дому геологов. Тот всю дорогу с некоторым недоумением поглядывал на странного, подхваченного ночью на трассе пассажира, наряженного в форму горного инженера, которую надевали по праздникам. Когда же остановился возле геологического музея и получил деньги, вдруг сказал с усмешкой:
– Ты так на Балащука похож.
– Это кто такой? – серьезно спросил Глеб.
И увидел – гадость какую-то хочет сказать, скривил рожу, но в последний миг усомнился в чем-то и промолчал.
Никаких следов штурма здания уже не было, если не считать масляных пятен на асфальте, оставленных, вероятно, сломанным экскаватором, да заклеенных, но так и не разбитых стекол в окнах. Балащук зашел со двора, откуда был вход в музей, в полной уверенности, что он закрыт, но, к удивлению своему, обнаружил, что ободранная накладным зарядом дверь чуть приоткрыта. И за ней – никого: заходи, захватывай...
Он вошел в переднюю и, как в прошлый раз, оглядел ближайший пыльный зал, вдруг ощутив в этом некое проявление вечности, незыблемости, неуязвимости. И еще раз, на подсознательном уровне, убедился, что хранитель каким-то образом связан с таинственными обитателями Мустага. Откуда бы такая уверенность?..
Старик сидел во втором зале возле электрифицированной карты области и, опершись подбородком на геологический молоток с длинной рукоятью, как на посох, откровенно дремал, чем-то напоминая полуслепую, беспомощную сову, случайно оказавшуюся в ярко освещенном месте.
По пути в Новокузнецк Балащук прогонял в уме предстоящий разговор с хранителем, всякий раз понижая его нервный градус, и, когда подъехал к музею, окончательно решил, что не стоит говорить с ним, как с врагом. Этот поперечный, непредсказуемый старик, даже если и впустит, то, вполне возможно, ничего не скажет, а лишь посмеется и пошлет подальше, потому что сам выглядит, как вековая, незыблемая пыль.
Оказавшись перед ним, самоуглубленным или дремлющим с приоткрытыми глазами, Глеб и вовсе понял, что пришел сюда зря. Однако в ту минуту он еще не знал, с чего начинать розыски Айдоры, и потому, смешавшись, косясь на хранителя, стал рассматривать пустым взором какие-то зеленые минералы под стеклом.
И в это время в зал вошла пожилая интеллигентная женщина в старомодном, с приподнятыми плечами и кружевным воротничком, платье. В ее руках был поднос с чайным прибором, и из единственной чашки курился парок.
А Балащуку еще по дороге захотелось пить...
– Молодой человек, музей закрыт, – почти не глядя, проговорила она, усаживаясь за письменный стол в углу.
– Но было открыто, – воспротивился он.
– Забыла запереть... Выйдите, пожалуйста.
– Мне нужно поговорить с Юрием Васильевичем.
– Не видите, человек спит, – строго и громким шепотом проговорила женщина. – Три ночи на ногах...
– А почему на стуле? – совсем не к месту спросил он.
– Спина болит... Приходите завтра.
До завтра он вытерпеть не мог, но и будить хранителя не посмел.
– Подожду. Между прочим, я тоже не спал три ночи. И устал... Можно, тоже подремлю на стуле?
Строгая тетка наконец взглянула на него осознанно и, должно быть, заметила форму горного инженера: взгляд скользнул по шеврону и погонам на плечах...
– Вы знакомы с папой?
Балащук принял ее за жену, но это оказалась дочь, та самая, с Салаира, с невыплаченным кредитом...
– Знакомы...
В голосе ее послышалось некоторое участие.
– Сожалею, молодой человек... У вас срочное дело?
– Очень!..
– Зайдите после обеда. Раньше он не проснется. Слышали, наверное, что здесь творилось?
– Слышал...
– Как ваше имя? – Дочь хранителя взяла ручку. – Встанет, скажу, что заходили...
Стоило назваться, и дверь в музей закроется навсегда.
– Хорошо, после обеда загляну. – Он сделал несколько шагов и вдруг услышал надсаженный, неприятный голос старика.
– Это тот самый Балащук!
Он обернулся: хранитель оставался в прежней позе некой совиной дремы, но из полуприкрытых глаз истекала странная, завораживающая и ядовитая ухмылка. А его дочь из старой интеллигентки мгновенно перевоплотилась в драчливую ворону.
– Балащук?! – каркнула она и распустила крылья. – Разбойник! И еще приперся!.. На стуле посплю! Думали, если мой кредит погасили, значит, купили? Благотворители хреновы! Мошенники, обманщики! Вот ваши деньги!
И швырнула ему под ноги пачку тысячерублевых купюр, которые рассыпались широким веером.
– С голоду будем пухнуть! – добавила она. – Но ваших поганых денег не возьмем!
– Не кипятись, – урезонил ее старик и разогнулся. – И деньгами не разбрасывайся... Ну что, опоили тебя на Зеленой? А я предупреждал!..
– Юрий Васильевич, – Глеб вмиг вспотел, однако пот был холодным. – Приношу свои извинения. Готов публично признать... Глупо надеяться с моей стороны... Но кроме вас, никто не поможет. Как мне найти Айдору?
Хранитель вроде бы окончательно проснулся и, опираясь на молоток, как на костыль, встал на ноги – сутулый, почти горбатый, скрипящий и немощный, но при этом лицо оставалось самодовольным и даже надменным.
– Какую Айдору? – тупо спросил он.
– Которая варила зелье на Зеленой!
Он потряс головой, отчего небритые, обвисшие щеки издали хлопающий звук, как бывает у некоторых породистых собак.
– Ты что несешь, парень?
Его дочь слегка укротила свой пыл и теперь наблюдала со злорадным интересом.
– Но вы же предупреждали, – Балащук ощутил легкий толчок бессилия, – чтоб я не пил много...
