Оставшись вдвоем, Лешуков и Ремез молчали и лишь изредка переглядывались, соблюдая принятые правила игры – обсуждать все только втроем, дабы не вносить противоречий и расколов. Абатуров вернулся скоро, и бывший прокурор сразу же взял штурвал в свои руки.
– Я бы хотел сосредоточить ваше внимание, господа, на текущем моменте. Вы хоть осознаете ту меру ответственности, которая на нас ложится?
– Имеете в виду руководство компанией? – уточнил спецпомощник.
Ремез помрачнел:
– Никто из нас не сможет полноценно внедриться в рынок, и это надо признать. Работать с шахтами, с Северсталью мы сможем. С японцами – под большим сомнением...
Абатуров дернул могучими плечами и сложил пухлые губы в трубочку.
– Почему не сможем?.. А это разве не мы вырастили из Глеба президента? Не мы его натаскали, как и за счет чего выстраивать бизнес? Как работать с конкурентами и партнерами? Разве не мы передали ему весь наш богатый оперативный опыт? Кто его научил, как банкротить, работать с таможней, как и чем взымать долги? До нас он был юнец, и мог лишь перепродавать японцам уголь. А обратно таскать подержанные машины, металлолом...
– Хорошо, товарищ полковник. – Ремез довольно кивнул. – Берите все в свои руки и работайте. Ведите переговоры, заключайте договора с зарубежными партнерами. Лицо компании – бывший начальник УВД! Нет, мы вас в городскую думу изберем, весь город портретами обклеим. Заставим даже английский выучить!..
– Вы совершенно правы, – одобрил его спецпомощник. – И не спорьте, Абатуров. Через несколько месяцев вас Казанцев заглотит и не подавится. Даже втроем мы не сможем противостоять ему на рынке. И это следует понимать, если есть желание продолжать работу.
– Не поминайте черта на ночь, – усмехнулся бывший прокурор, тем самым соглашаясь с доводами Лешукова.
Начальник службы безопасности это услышал и, поняв, что остается один против двух, побагровел от внутреннего неудовольствия, однако промолчал.
А опытный чекист умел манипулировать мнениями и быстро отыскивать потаенные ходы. Он выдержал достаточную паузу и продолжал уже повеселевшим голосом:
– Да не так все смертельно, товарищи. Надо уметь договариваться. Казанцев наверняка уже знает, что приключилось с Балащуком. И непременно попытается захватить бизнес. Или выдавить компанию с рынка. Если будем сидеть и ждать его реакции, то заведомо проиграем. Нам придется работать на упреждение. Знаете, от чего зависит гениальность в научном мире? От динамики мысли. Это когда куча ученых только обдумывает идею, а один ее берет и воплощает. Опережение составляет невидимую глазом величину...
– Давай короче, – недовольно поторопил Абатуров. – Надо взять Казанцева за хобот. Или чем-то испортить аппетит. Тогда и наше не сожрет, и своим будет давиться.
– Что у нас есть на него? – Как законник, Ремез любил конкретные факты. – В активе? Оперативная информация? Которую можно реализовать сейчас?
– Да я уже четыре года его пасу! И будучи начальником ГУВД пас!.. Ничего серьезного! У него работают профессионалы не хуже нас.
– Нужно очень тонко использовать конфликт, – предложил Лешуков. – Между ним и Балащуком. В основе его – брошенная жена Вероника. Она же сестра Глеба Николаевича. Все остальное уже последствия конфронтации...
– Это известно! Каким образом? Чего он больше всего боится?
– За свою дочь Ульяну, отнятую у матери, – вставил Абатуров. – Охраняет пуще глаза... И вообще, по моим данным, отправляет учиться на Мальту. Спрятать, наверное, хочет...
– Вы что предлагаете? – брезгливо поморщился Ремез.
– Я – ничего! Я в порядке обсуждения.
Чекист вытерпел эти препирательства и закончил мысль:
– Нам следует взять Веронику Николаевну под опеку. Очень плотную. И помочь бедной матери вернуть дитя. Вполне законным путем. Тут вам, господин прокурор, карты в руки... А также истребовать алименты с ответчика и средства на содержание бывшей жены. Она инвалид третьей группы.
– Шатковато и жидковато, – хмыкнул Абатуров.
– Этого еще никто не делал. Даже Балащук. Одновременно мы всем показываем нашу заботу о семье несчастного Глеба Николаевича. Этим самым мы посылаем вполне внятный сигнал Казанцеву – пора договариваться...
В это время в приемной возник шум, какая-то неясная возня и окрики. Триумвират переглянулся, застыл на минуту, и только энергичный Абатуров успел преодолеть земное тяготение, вскочил из-за стола и подался вперед, в сторону двери. Однако она распахнулась, и на пороге очутился тот, кого было страшно поминать на ночь, – писатель Шутов, которого с легкой руки барда все теперь за глаза называли Чертовым.
Он и впрямь ворвался, как черт, таща за собой растерянных охранников и секретаршу.
– Где Глеб Николаевич? – куражливо спросил он, словно еще не проспался после отдыха на Зеленой. – Я знаю, он нашелся! И я здесь, чтоб засвидетельствовать ему личную преданность!.. Где?!.
10
Инок Феофил возвратился лишь к полудню, с черным от копоти лицом, спаленными до корешков ушкуйскими усами, а его суконная, зимняя ряса, справленная в дорогу купцом Анисием, порыжела от огня, а по подолу и вовсе зияли дыры. Однако источал он смиренное благолепие и умиротворение, словно не из огня вышел, но молился всенощную в Христово воскресение.
– А ты ведь не поверил в силу креста честного. Усомнился! – сказал Опряте с укором. – Сверг я идолищ поганых и пожег вкупе с храмом бесовским и рощей, кою именуют священной. Снял заклятие сатанинское, спали чудские чары, и ныне путь открыт. Теперь твой черед. Веди ватагу, пусть возьмут добычу.
Дерзил Первуша! И, невзирая на сан иноческий, наказанию подлежал, да слово было дадено Анисию, в делах духовных следовать советам Феофила. Стерпел Опрята и, знак подав поручным, направился в сторону дымного столпа, который все еще курился на кургане и путь указывал. Заступы взяв из ушкуев, ватага повалила за ним гурьбой, торя широкую дорогу по мерзлой, мшистой мари. Заметив сие, вожатый Орсенька кричал что-то с другого берега, но донеслось лишь:
– Эй! Куда?!
Верно, вовремя опомнился вожатый, что обернулся в сторону кургана и, дабы не ослепнуть, пал наземь и стал смотреться в осеннюю воду, ровно в серебряное зеркало.
И предстал ушкуйникам вид будто бы и свычный – пожарище, пепелище, кои сами они оставляли за собой в походах. Но ежели подпаленное кочевое становище выгорало в единую минуту, то могила чудская тлела до сей поры, напоминая кострище, великую гору шаящих головней и угля, к коим и подступиться было невозможно. За многие лета курган укрылся толстым слоем отживших павших дерев, отломленными сучьями, мхами и прочим лесным сором, и ныне все это, насытившись огнем, дышало и шевелилось, испуская искры и фонтаны пепла, и чудилось – земля горит. Древний сосновый бор, чудская священная роща обратилась в черные столбы, подпирающие дымное небо над курганом, ибо верхним пламенем спалило лишь кроны сырых дерев. И теперь нижний, земной огонь выедал их смолевые корни, отчего сосны в три обхвата низвергались, вздымая огненные волны, спадающие со склонов. А порою дерева валились десятками, скатывались вниз, и уж на земле, сочлененные вместе, вспыхивали разом, образуя костры великие по кругу всего кургана. Пламя с гулом уходило в небо, от жара, будто свечи, возгорались иные сосны у подножия, и в тучах с отсветом багровым протаял, прогорел великий проран, куда и устремился черный дым.
