– Вы с Берни правда были друзьями?
Роальд закрыл глаза. Снова открыл.
– Не совсем. Он был одним из нашей пятерки – группы «Астериас» профессора Фогеля, понимаете?
– Думаешь, началось то, о чем предупреждало письмо? – нахмурился Вейд. – «Увы, нас Кракен пожирает… Последний – ты»? Не это ли дядя Генри имел в виду? Последний из «Астериаса»… Тебе грозит опасность?
– Ну что ты, сынок, – убежденно ответил Роальд. – Конечно, нет!
– А с остальными в группе ты поддерживал связь? – спросил Даррел. – Как мы узна…
Но Роальд Каплан резко поднял верх указательный палец, и все замолчали.
– Про газетные новости ничего сказать не могу. Но дядя Генри и Бернар – совсем другое дело. Надеюсь, в Германии мы выясним, что же с ними случилось. А пока, я уверен, самое главное для нас – держаться вместе.
– Мы не подведем вас, правда! – воскликнула Лили и, посмотрев на друзей, решительно кивнула головой.
– Генрих был хорошим человеком, – уверенно произнес Роальд. – Отличным представителем рода человеческого. Давайте отдадим ему последний долг. Лили права. Не подводите меня – и будьте всегда рядом. Каждую секунду.
Он спокойно вздохнул и наконец улыбнулся. А затем достал из кармана куртки свои студенческие конспекты и, надев очки, погрузился в чтение.
Начали развозить на тележках еду, и Бекка, откинувшись в кресле, раскрыла «Моби Дика». Через семьдесят страниц она дочитала до того места, где капитан Ахав с командой вторглись во владения белого кита:
«И я с жадностью выслушал рассказ о свирепом чудовище, которому я и все остальные поклялись беспощадно мстить…»
Чудовище. Моби Дик был гигантским китом, морским чудовищем. Она перечитывала эту фразу снова и снова, гадая, что же имел в виду дядя Генри, когда писал о кракене.
Глава одиннадцатая
Эбнер фон Браун терпел до последнего, но наконец не выдержал – и выдернул обожженные тонкие пальцы левой руки из чаши с водой и осколками льда.
Эту керамическую чашу изготовили венецианские мастера в XIII веке. За более чем странные четыре года, проведенные с Галиной Краузе, Эбнер научился неплохо разбираться в антиквариате.
– Возьми ее с собой, пригодится, – бросила она ему с неожиданным, как он было решил, состраданием, но та вдруг добавила: – И перестань все время ныть из-за этих ожогов!
Лифт остановился. Третий подземный этаж.
Двери разъехались. От яркого белого света Эбнера, как всегда, начало подташнивать. Лаборатория. В нос ударил смешанный запах кондиционеров, дезинфекторов и животного страха.
Уши заложило. Лабораторные аппараты едва слышно гудели «белым шумом». А может, этот шум слышал только он? Это началось года четыре назад, после очередного эксперимента Ордена. И теперь Эбнеру фон Брауну все время казалось, что с какой-то огромной высоты прямо ему в темечко нескончаемым водопадом сыплются шарики от подшипников. И это ощущение ни на миг не покидает его. Эбнер так и жил с ним, точно «в компании с дьяволом», как говорилось в старой и страшной легенде о докторе Фаусте.
Эта лаборатория, как и семь остальных по разным уголкам Земли, была большой, с белыми стенами и потолком. Все восемь лабораторий отличались одна от другой разве что лицами небритых молодых ученых за длинными рядами компьютеров.
Из всех лучших выпускников последних лет Эбнер выбрал именно Гельмута Берна. В гении этого парня по части цифрового надзора и электронного декодирования он не сомневался. Но вот достаточно ли темна его душа – этого Эбнер пока не понял. Руки молодого ученого порхали над клавиатурой. Умный – да, дотошный – безусловно. Но насколько он предан делу?
– Сэр? – Гельмут повернулся на стуле.
– Компьютер готов?
– Да, сэр, – ответил тот и похлопал по тонкому серебристому кейсу, что лежал рядом с ним на столе. – Здесь все, что вы просили. Батарея практически вечная. Ни одной слепой зоны, охвачен весь земной шар. Только мне любопытно, почему вы поручили изготовить такую штуку именно мне – и именно сейчас?
– Тебе любопытно? – уставился на него Эбнер. – Это мне любопытно. Ты еще не восстановил жесткий диск Фогеля?
Ученый мгновенно сник и, взглянув на керамическую чашу под мышкой у неприветливого гостя, ответил:
– Пока нет, сэр.
На один из ближайших мониторов транслировалось изображение с камеры, установленной напротив бывшей штаб-квартиры компании «Эдифицио Петробас» в Рио-де-Жанейро. Строители и криминалисты бродили среди обломков стекла и бетона в надежде понять, почему же здание рухнуло, но Эбнер знал, что шансов у них никаких.
– Последнее письмо Фогеля?
– Зашифровано.
– Расшифруй.
– К утру.
– К утру?
– Самое позднее.
Диалог сделал бы честь любому фильму, но лаконичные вопросы и отрывистые команды Эбнер считал своей прерогативой. И сколь бы талантливым ни был Гельмут Берн, копировать стиль шефа он не имел права – даже несмотря на украшавшую подбородок щетину. Уж не иронизирует ли он? Ирония дозволена лишь тем, кто наделен властью. А работники, хорошо оплачиваемые или плохо, – это всего лишь работники, серые немытые людишки, которые обязаны повиноваться и лебезить перед ним. Пусть ноют и умоляют о пощаде – но о язвительности и речи быть не может.
Довольно улыбнувшись собственным размышлениям, Эбнер вынул обожженную руку из чаши, стряхнул с пальцев воду и поставил емкость на стол молодого ученого. Неспешно достал блокнот в кожаном синем переплете, раскрыл на чистой странице и вывел имя «Гельмут Берн». Напротив – «Исландия. Станция № 4». И поставил жирный вопросительный знак. Захлопнул блокнот.
– Танкер у берегов Кипра?
– Хорошие новости, – сообщил Берн, пробежался пальцами по клавиатуре, и картинка сменилась текстом. – Наши водолазы подсоединились к корпусу судна – подводное строительство началось. Зона обитания будет готова не позже первого апреля. Хотите ознакомиться с текущим экспериментом?
Эксперименты! Миссии по всему миру! И все – по особому приказу Галины Краузе… Эбнер снова слышал, как пересыпаются эти проклятые шарики.
– Австрийский транзит? О, да! – сказал Эбнер и направился к двери во внутреннюю лабораторию, чьи стены из тонированного стекла почти не пропускали солнечных лучей.
– Доктор, простите…
Эбнер остановился и чуть повернул голову.
– Что?
– Я хотел спросить про двенадцать объектов… Почему именно сейчас? Ведь прошло уже столько времени.
Эбнер задумался, стоит ли отвечать. Не обезоружит ли это его самого? Ведь молчание – тоже власть. Особенная – но власть. Этому он научился у мисс Краузе.
