Эти два магических Г – Гофман и Гоголь – стали нашими
кумирами. Все явления действительности предстали перед нами как бы сквозь
магический кристалл гоголевско-гофманской фантазии.
А мир, в котором мы тогда жили, как нельзя более подходил
для этого. Мы жили в весьма странном, я бы даже сказал – противоестественном,
мире нэпа, населенном призраками.
Только вооружившись сатирой Гоголя и фантазией Гофмана,
можно было изобразить то, что тогда называлось «гримасами нэпа» и что стало
главной пищей для сатирического гения синеглазого.
…Он не был особенно ярко-синеглазым. Синева его глаз
казалась несколько выцветшей, и лишь изредка в ней вспыхивали дьявольские
огоньки горящей серы, что придавало его умному лицу нечто сатанинское.
Это он пустил в ход словечко «гофманиада», которым
определялось каждое невероятное происшествие, свидетелем или даже участником
коего мы были.
Нэп изобиловал невероятными происшествиями.
В конце концов из нашего узкого кружка слово «гофманиада»
перешло в более широкие области мелкой газетной братии. Дело дошло до того, что
однажды некий репортер в кругу своих друзей за кружкой пива выразился
приблизительно так:
– Вообразите себе, вчера в кино у меня украли калоши. Прямо
какая-то гофманиада!
Впоследствии один из биографов синеглазого написал
следующее:
«Он поверил в себя как в писателя поздно – ему было около
тридцати, когда появились первые его рассказы».
Думаю, он поверил в себя как в писателя еще на школьной
скамье, не написавши еще ни одного рассказа.
Уверенность в себе как в будущем писателе была свойственна
большинству из нас; когда, например, мне было лет девять, я разграфил школьную
тетрадку на две колонки, подобно однотомному собранию сочинений Пушкина, и с
места в карьер стал писать полное собрание своих сочинений, придумывая их тут
же все подряд: элегии, стансы, эпиграммы, повести, рассказы и романы. У меня
никогда не было ни малейшего сомнения в том, что я родился писателем.
Хотя синеглазый был по образованию медик, но однажды он
признался мне, что всегда мыслил себя писателем вроде Гоголя. Одна из его
сатирических книг по аналогии с гофманиадой так и называлась «Дьяволиада», что
в прошлом веке, вероятно, было бы названо более по-русски «Чертовщина»: история
о двух братьях Кальсонерах в дебрях громадного учреждения с непомерно раздутыми
штатами читалась как некая «гофманиада», обильно посыпанная гоголевским перцем.
Синеглазый вообще был склонен к общению со злыми духами,
порождениями ада.
Ненависть наша к нэпу была так велика, что однажды мы с
синеглазым решили издавать юмористический журнал вроде «Сатирикона». Когда мы
выбирали для него название, синеглазый вдруг как бы сделал стойку, понюхал
воздух, в его глазах вспыхнули синие огоньки горящей серы, и он торжественно,
но вместе с тем и восхищаясь собственной находкой, с ядовитой улыбкой на лице
сказал:
– Наш журнал будет называться «Ревизор»!
Издатель нашелся сразу: один из тех мелких капиталистов,
которые вдруг откуда-то появились в большом количестве и шныряли по Москве,
желая как можно выгоднее поместить неизвестно откуда взявшиеся капиталы. Можно
ли было найти что-нибудь более выгодное, чем сатирический журнал с
оппозиционным оттенком под редакцией синеглазого, автора нашумевшей
«Дьяволиады»?
(Впрочем, не ручаюсь, возможно это было еще до появления
«Дьяволиады».)
Вообще в этом сочинении я не ручаюсь за детали. Умоляю
читателей не воспринимать мою работу как мемуары. Терпеть не могу мемуаров.
Повторяю. Это свободный полет моей фантазии, основанный на истинных
происшествиях, быть может, и не совсем точно сохранившихся в моей памяти. В
силу этого я избегаю подлинных имен, избегаю даже выдуманных фамилий. Стихи,
приведенные мною, я цитирую исключительно по памяти, считая, что это гораздо
жизненнее, чем проверять их точность по книгам, хотя бы эти цитаты были
неточны. Магический кристалл памяти более подходит для того жанра, который я
выбрал, даже – могу сказать – изобрел.
Не роман, не рассказ, не повесть, не поэма, не воспоминания,
не мемуары, не лирический дневник…
Но что же? Не знаю!
Недаром же сказано, что мысль изреченная есть ложь. Да, это
ложь. Но ложь еще более правдивая, чем сама правда. Правда, рожденная в
таинственных извилинах механизма моего воображения. А что такое воображение с
научной точки зрения, еще никто не знает. Во всяком случае, ручаюсь, что все
здесь написанное чистейшая правда и в то же время чистейшая фантазия.
И не будем больше возвращаться к этому вопросу, так как все
равно мы не поймем друг друга.
…Мы с синеглазым быстро накатали программу будущего журнала
и отправились в Главполитпросвет, где работал хорошо известный мне еще по
революционным дням в Одессе товарищ Сергей Ингулов, наш общий друг и
доброжелатель…
Надо заметить, что в то время уже выходило довольно много
частных периодических изданий – например, журнальчик «Рупор», юмористическая
газетка «Тачка» и многие другие – так что я не сомневался, что Сергей Ингулов,
сам в прошлом недурной провинциальный фельетонист, без задержки выдаст нам
разрешение на журнал, даже придет в восторг от его столь счастливо найденного
названия.
Мы стояли перед Ингуловым – оба в пальто – и мяли в руках
шапки, а Ингулов, наклонивши к письменному столу свое красное лицо
здоровяка-сангвиника, пробегал глазами нашу программу. По мере того как он
читал, лицо синеглазого делалось все озабоченнее. Несколько раз он поправлял
свой аккуратный пробор прилежного блондина, искоса посматривая на меня, и я
заметил, что его глаза все более и более угасают, а на губах появляется чуть
заметная ироническая улыбочка – нижняя губа немного вперед кувшинчиком, как у его
сестренки-синеглазки.
– Ну, Сергей Борисович, как вам нравится название «Ревизор»?
Не правда ли гениально? – воскликнул я, как бы желая поощрить Ингулова.
– Гениально-то оно, конечно, гениально, – сказал Сергей
Борисович, – но что-то я не совсем понимаю, кого это вы собираетесь ревизовать?
И потом, где вы возьмете деньги на издание?
Я оживленно объяснил, кого мы хотим ревизовать и кто нам
обещал деньги на издание.
Ингулов расстегнул ворот своей вышитой рубахи под пиджаком,
почесал такую же красную, как лицо, будто распаренную в бане грудь и тяжело
вздохнул.
– Идите домой, – сказал он совсем по-родственному и махнул
рукой.
– А журнал? – спросил я.
