Ключик в роли кавалера де Гриё грустно поник головой. Он
начитался Толстого и был непротивленцем. Я же страшно возмутился и наговорил
дружочку массу неприятных слов, на что она, весело смеясь, блестя голубыми
глазами, сказала, что понимает, какую глупость совершила, и согласна в любой
миг бросить Мака, но только стесняется сделать это сама. Надо, чтобы она была
насильно вырвана из рук Мака, похищена.
– Это будет так забавно, – прибавила она, – и я опять
вернусь к моему любимому слоненку.
Так как ключик по своей природе был человек воспитанный, не
склонный к авантюрам, то похищение дружочка я взял на себя как наиболее
отчаянный из всей нашей компании.
В условленное время мы отправились с ключиком за дружочком.
Ключик остался на улице, шагая взад-вперед перед подъездом, хмурый, небритый,
нервный, как ревнивый гном, а я поднялся по лестнице и громко постучал в дверь
кулаком.
Дверь открыл сам Мак. Увидев меня, он засуетился и стал
теребить бородку, как бы предчувствуя беду.
Вид у меня был устрашающий: офицерский френч времен
Керенского, холщовые штаны, деревянные сандалии на босу ногу, в зубах трубка,
дымящая махоркой, а на бритой голове красная турецкая феска с черной кистью,
полученная мною по ордеру вместо шапки в городском вещевом складе.
Не удивляйтесь: таково было то достославное время – граждан
снабжали чем бог послал, но зато бесплатно.
– Где дружочек? – грубым голосом спросил я.
– Видите ли… – начал Мак, теребя шнурок пенсне.
– Слушайте, Мак, не валяйте дурака, сию же минуту позовите
дружочка. Я вам покажу, как быть в наше время синей бородой! Ну,
поворачивайтесь живее!
– Дружочек! – блеющим голосом позвал Мак, и нос его побелел.
– Я здесь, – сказала дружочек, появляясь в дверях буржуазно
обставленной комнаты. – Здравствуй.
– Я пришел за тобой. Нечего тебе здесь прохлаждаться. Ключик
тебя ждет внизу.
– Позвольте… – пробормотал Мак.
– Не позволю, – сказал я.
– Ты меня извини, дорогой, – сказала дружочек, обращаясь к
Маку. – Мне очень перед тобой неловко, но ты сам понимаешь, наша любовь была
ошибкой. Я люблю ключика и должна к нему вернуться.
– Идем, – скомандовал я.
– Подожди, я сейчас возьму вещи.
– Какие вещи? – удивился я. – Ты ушла от ключика в одном
платьице.
– А теперь у меня уже есть вещи. И продукты, – прибавила
она, скрылась в плюшевых недрах квартиры и проворно вернулась с двумя
свертками. – Прощай, Мак, не сердись на меня, – милым голосом сказала она Маку.
У Мака на испуганном лице показались слезы.
– И смотрите у меня, – сказал я на прощанье, погрозив Маку
трубкой, – чтобы этого больше не повторялось!
Мы с дружочком спустились по лестнице на улицу, где я
передал нашу Манон Леско с рук на руки кавалеру де Гриё.
Читателю все это может показаться невероятным, но таково
было время. Паспортов не существовало, и браки легко заключались и расторгались
в отделе актов гражданского состояния на Дерибасовской в бывшем табачном
магазине Стамболи, где еще не выветрился запах турецкого табака. Браки
заключались по взаимному согласию, а разводы в одностороннем порядке.
Как ни странно, но всю эту историю с Маком мы тогда
воспринимали всего лишь как забавное приключение, не понимая всей серьезности
того, что случилось.
Не прошло и года, как ключик вспомнил об этом, но уже было
поздно.
Во всяком случае, еще долгое время история с Маком служила
поводом для веселых импровизаций и дружочек не без юмора рассказывала, как она
была замужней дамой.
Через некоторое время, уже в Москве, в моей комнате в
Мыльниковом переулке раздался телефонный звонок и оживленный женский голос
сказал:
– Здравствуй. Как поживаешь?
Я узнал голос дружочка.
– Можешь меня поздравить, я уже в Москве, – сказала она.
– А ключик? – спросил я.
– Остался в Харькове.
– Как! Ты приехала одна?
– Не совсем, – проговорила дружочек, и я услышал ее странный
смешок.
– Как это не совсем? – спросил я, предчувствуя недоброе.
– А так! – услышал я беспечный голос. – Жди нас.
И через полчаса в мою комнату вбежала нарядно одетая, в
модной шляпе, с сумочкой, даже, кажется, в перчатках дружочек, а следом за ней
боком, криво, как бы расталкивая воздух высоко поднятым плечом, прошел в дверь
человек в новом костюме и в соломенной шляпе-канотье – высокий, с ногой,
двигающейся как на шарнирах.
Это был колченогий – так я буду его называть в дальнейшем –
одна из самых удивительных и, может быть, даже зловещих фигур, вдруг
появившихся среди нас, странное порождение этой эпохи.
Остатки деникинских войск были сброшены в Черное море;
обезумевшие толпы беглецов из Петрограда, Москвы, Киева – почти все, что
осталось от российской Вандеи, – штурмовали пароходы, уходившие в Варну,
Стамбул, Салоники, Марсель.
Контрразведчики, не сумевшие пробиться на пароход, стрелялись
тут же на пристани, среди груды брошенных чемоданов. Город, взятый с налета
конницей Котовского и регулярной московской дивизией Красной Армии, одетой в
новые оранжевые полушубки, был чист и безлюден, как бы вычищенный железной
метлой от всей его белогвардейской нечисти, многочисленных ярких вывесок
магазинов, медных досок консульств и банков, золотых букв гостиниц и
ресторанов…
Город, приняв огненное крещение, как бы очистился от
скверны, помолодел и замер в ожидании начала новой жизни.
Пароходы с эмигрантами еще чернели на горизонте как
выброшенная куча дымящегося шлака, а уже новая власть занимала опустевшие
особняки, размещалась в городской управе, в штабе военного округа, в
Воронцовском дворце, в редакциях газет, получивших новые названия и новое
содержание.
