– Послушай, друг, – говорил он умоляющим, нежным, почти
ребячьим голосом. – Ну что тебе стоит? Ты же с ним хорошо знаком. Он тебя
печатает в своем «Лефе». Подлецы нас поссорили. А я его, богом клянусь, люблю и
считаю знаменитым русским поэтом, и, если хочешь знать, он меня тоже любит,
только не хочет признаться там у себя, в Водопьяном переулке, стесняется своих
футуристов, лефов или как их там – комфутов, пропади они пропадом. Вот те крест
святой! Ты меня только поведи к нему на Водопьяный, а уж мы с ним договоримся.
Не может быть того, чтобы два знаменитых русских поэта не договорились. Окажи
дружбу!
Я был смущен и стал объяснять, что я вовсе не в таких
близких отношениях с Командором, чтобы приводить в Водопьяный переулок незваных
гостей, что меня там самого недолюбливают и еще, чего доброго, дадут по шее и
что я вовсе не уверен, что Командор действительно втайне любит его.
Но королевич не отставал.
– Пойми, какая это будет силища: я и он! Да у нас вся
русская поэзия окажется в шапке.
Но я решительно отказался, отлично понимая, чем все это
может кончиться.
– Тогда ладно, – сказал королевич, – не хочешь вести меня к
Командору, так веди меня к его соратнику, а уж он меня наверняка подружит с
самим. Соратник у него первый друг. А соратник тебя любит, я знаю, ты с ним
дружишь, он считает тебя хорошим поэтом.
Королевич льстиво и в то же время издевательски заглядывал
мне в лицо своими все еще хмельными глазами и поцеловал меня в губы.
Мы были с соратником действительно в самых дружеских
отношениях, и я сказал королевичу:
– Ну что ж, к соратнику я тебя, пожалуй, как-нибудь сведу.
Но надо было знать характер королевича.
– Веди меня сейчас же. Я знаю, это отсюда два шага. Ты дал
мне слово.
– Лучше как-нибудь на днях.
– Веди сейчас же, а то на всю жизнь поссоримся!
Это был как бы разговор двух мальчишек.
Я согласился.
Королевич поправил и сколько возможно привел в порядок свой
скрученный жгутом парижский галстук, и мы поднялись по железной лестнице
черного хода на седьмой этаж, где жил соратник. В дверях появилась русская
белокурая красавица несколько харьковского типа, настоящая Лада, почти
сказочный персонаж не то из «Снегурочки», не то из «Садко».
Сначала она испугалась, отшатнулась, но потом, рассмотрев
нас в сумерках черной лестницы, любезно улыбнулась и впустила в комнату.
Это было временное жилище недавно вернувшегося в Москву с
Дальнего Востока соратника. Комната выходила прямо на железную лестницу черного
хода и другого выхода не имела, так что, как обходились хозяева, неизвестно. Но
все в этой единственной просторной комнате приятно поражало чистотой и
порядком. Всюду чувствовалась женская рука. На пюпитре бехштейновского рояля с
поднятой крышкой, что делало его похожим на черного, лакированного, с поднятым
крылом Пегаса (на котором несомненно ездил хозяин-поэт), белела распахнутая
тетрадь произведений Рахманинова. Обеденный стол был накрыт крахмальной
скатертью и приготовлен для вечернего чая – поповские чашки, корзинка с
бисквитами, лимон, торт, золоченые вилочки, тарелочки. Стопка белья, видимо
только что принесенная из прачечной, источала свежий запах резеды – аромат
кружевных наволочек и ажурных носовых платочков. На диване лежала небрежно
брошенная русская шаль – алые розы на черном фоне.
Вазы с яблочной пастилой и сдобными крендельками так и
бросались в глаза.
Ну и, конечно, по моде того времени над столом большая лампа
в шелковом абажуре цвета танго.
– Какими судьбами! – воскликнула хозяйка и назвала
королевича уменьшительным именем. Он не без галантности поцеловал ее ручку и
назвал ее на ты.
Я был неприятно удивлен.
Оказывается, они были уже давным-давно знакомы и
принадлежали еще к дореволюционной элите, к одному и тому же клану тогда
начинающих, но уже известных столичных поэтов.
В таком случае при чем здесь я, приезжий провинциал, и для
какого дьявола королевичу понадобилось, чтобы я ввел его в дом, куда он мог в
любое время прийти сам по себе?
По-видимому, королевич был не вполне уверен, что его примут.
Наверное, когда-то он уже успел наскандалить и поссориться с соратником.
Не следует забывать, что соратник и мулат были близкими
друзьями и оба начинали в «Центрифуге» С. Боброва.
Теперь же оказалось, что все забыто, и королевича приняли с
распростертыми объятиями, а я оставался в тени как человек в доме свой.
– А где же Коля? – спросил королевич.
– Его нет дома, но он скоро должен вернуться. Я его жду к
чаю.
Королевич нахмурился: ему нужен был соратник сию же минуту.
Вынь да положь!
Он не выносил промедлений, особенно если был слегка выпивши.
– Странно это, – сказал королевич, – где же он шляется,
интересно знать? Я бы на твоем месте не допускал, чтобы он где-то шлялся.
Лада принужденно засмеялась, показав подковки своих
жемчужных маленьких зубов.
Она сыграла на рояле несколько прелюдов Рахманинова, которые
я не могу слушать без волнения, но на королевича Рахманинов не произвел
никакого впечатления – ему подавай Колю.
Лада предложила нам чаю.
– Спасибо, Ладушка, но мне, знаешь, не до твоего чая. Мне
надо Колю!
– Он скоро придет.
– Мы уже это слышали, – с плохо скрытым раздражением сказал
королевич.
Он положительно не переносил ни малейших препятствий к
исполнению своих желаний. Хотя он и старался любезно улыбаться, разыгрывая
учтивого гостя, но я чувствовал, что в нем уже зашевелился злой дух скандала.
– Почему он не идет? – время от времени спрашивал он, с
отвращением откусывая рябиновую пастилу.
Видно, он заранее нарисовал себе картину: он приходит к
соратнику, соратник тут же ведет его к Командору, Командор признается в своей
любви к королевичу, королевич, в свою очередь, признается в любви к поэзии
Командора, и они оба соглашаются разделить первенство на российском Парнасе, и
все это кончается апофеозом всемирной славы.
