– Ты знаешь, на кого она похожа? – спросил ключик.
– На кого?
Он сделал длинную паузу, во время которой несколько раз
окунул подбородок в пивную пену, и наконец торжественно провозгласил:
– Она похожа на Джонатана Свифта!
Слово «Свифт» его не удовлетворяло. Ему непременно надо было
произнести эффектное – Джонатан.
Однажды в присутствии Командора ключик не удержался и
произнес с пафосом:
– Протуберанец?
Командор слегка поморщился, вокруг его рта появились
складки, и он сказал:
– Послушайте, ключик, а вы не могли бы выражаться менее
помпезно?
Ключик стал обидчиво объяснять, что слово «протуберанец»
вполне научное и обозначает астрономическое явление, связанное со структурой
солнечной короны, на что Командор только безнадежно махнул рукой.
«…ночью снежной и мятежной чей-то струнный перебор» – и тени
саней, летящих к «Яру», и звон колокольчика, и шорох крупных бубенцов…
…Так мы некоторое время и жили с ключиком…
Но не думайте, что я описываю двух бездельников, оторванных
от жизни, от революции. Это совсем не так. Мы много и усердно работали в газете
«Гудок», предназначенной для рабочих-железнодорожников.
По странному стечению обстоятельств в «Гудке» собралась
компания молодых литераторов, которые впоследствии стали, смею сказать,
знаменитыми писателями, авторами таких произведений, как «Белая гвардия», «Дни
Турбиных», «Три толстяка», «Зависть», «Двенадцать стульев», «Роковые яйца»,
«Дьяволиада», «Растратчики», «Мастер и Маргарита» и много, много других. Эти
книги писались по вечерам и по ночам, в то время как днем авторы их сидели за
столами в редакционной комнате и быстро строчили на полосках газетного срыва
статьи, заметки, маленькие фельетоны, стихи, политические памфлеты,
обрабатывали читательские письма и, наконец, составляли счета за проделанную
работу.
Каждый такой счет должна была подписать заведующая
финансовым отделом, старая большевичка из ленинской гвардии еще времен «Искры».
Эта толстая пожилая дама в вязаной кофте с оторванной нижней
пуговицей, с добрым, но измученным финансовыми заботами лицом и юмористической,
почти гоголевской фамилией – не буду ее здесь упоминать – брала счет,
пристально его рассматривала и чесала поседевшую голову кончиком ручки, причем
глаза ее делались грустными, как у жертвенного животного, назначенного на
заклание.
– Неужели все это вы умудрились настрочить за одну неделю? –
спрашивала она, и в этой фразе как бы слышался осторожный вопрос: не приписали
ли вы в своем счете что-нибудь лишнего?
Затем она тяжело вздыхала, отчего ее обширная грудь еще
больше надувалась, и, обтерев перо о юбку, макала его в чернильницу и писала на
счете сбоку слово «выдать».
Автор брал счет и собирался поскорее покинуть кабинет, но
она останавливала его и добрым голосом огорченной матери спрашивала:
– Послушайте, ну на что вам столько денег? Куда вы их
деваете?
Эти, в сущности, скромные выплаты казались ей громадными
суммами.
Куда вы их деваете?
Могли ли мы с ключиком ответить на ее вопрос? Она бы
ужаснулась. Ведь мы были одиноки, холосты, вокруг нас бушевал нэп… Наконец,
«экутэ ле богемьен» – это ведь было не даром! Мы молчали.
Она огорченно махала рукой. В самом деле, что она могла о
нас подумать? Беспартийные, без роду без племени, неизвестно откуда взявшиеся,
сомнительно одетые, с развязными манерами газетной богемы… Правда, не лишенные
литературного таланта… И этим-то, в общем, подозрительным личностям приходилось
выдавать святые партийные деньги.
Она так привыкла к понятию «партийная касса», чтo всякие
деньги считала партийными и отдавать их на сторону считала чуть ли не
преступлением перед революцией. Подписывая наши счета, она как бы делала
вынужденную уступку новой экономической политике. С волками жить – по-волчьи
выть. Ее можно было понять.
Ключик зарабатывал больше нас всех. Он вообще родился под
счастливой звездой. Его все любили.
– Что вы умеете? – спросили его, когда он, приехав из
Харькова в Москву, пришел наниматься в «Гудок».
– А что вам надо?
– Нам надо стихи на железнодорожные темы.
– Пожалуйста.
Получив материал о непорядках на каком-то железнодорожном
разъезде, ключик, как был в расстегнутом пальто, сел за редакционный стол,
бросил кепку под стул и через пятнадцать минут вручил секретарю редакции
требуемые:тихи, написанные его крупным, разборчивым, круглым почерком.
Секретарь прочел и удивился – как гладко, складно, а
главное, вполне на тему и политически грамотно!
После этого возник вопрос: как стихи подписать?
– Подпишите как хотите, хотя бы «А. Пушкин», – сказал
ключик, – я не тщеславный.
– У нас есть ходовой, дежурный псевдоним Зубило, под которым
мы пускаем материалы разных авторов. Не возражаете?
– Валяйте.
Через месяц ходовой редакционный псевдоним прогремел по всем
железнодорожным линиям, и Зубило стал уже не серым анонимом, а одним из самых
популярных пролетарских сатирических поэтов, едва ли не затмив славу Демьяна
Бедного.
Ключик-Зубило оказался бесценной находкой для «Гудка».
Синеглазый и я со своими маленькими фельетонами на
внутренние и международные темы потонули в сиянии славы Зубилы. Как мы ни
старались, придумывая для себя броские псевдонимы – и Крахмальная Манишка, и
Митрофан Горунца, и Оливер Твист, – ничто не могло помочь. Простой, совсем не
броский, даже скучный псевдоним Зубило стал в «Гудке» номером первым.
Когда Зубилу необходимо было выехать по командировке на
какую-нибудь железнодорожную станцию, ему давали отдельный вагон!
Он часто брал меня с собой на свои триумфальные выступления,
приглашая «в собственный вагон», что было для меня, с одной стороны,
комфортабельно, но с другой – грызло мое честолюбие.
Ключик-Зубило выступал со своими знаменитыми буриме перед
тысячными аудиториями прямо в паровозных депо, имея не меньший успех, чем наш
харьковский дурак, некогда сделавший свою служебную карьеру стишками молодого
ключика.
Но в «Гудке» произошло еще одно чудо.
