Крупные почки конских каштанов, все еще как бы обмазанные
столярным клеем, не собирались лопнуть. Деревья чернели голыми ветками, быть
может даже более черными, чем зимой, а это все-таки вселяло надежду, что в
конце концов почки лопнут: должна же когда-нибудь чернота сучьев разразиться
зеленью!
Все-таки парижские чугунные фонари были более безжизненны,
чем деревья, и это обнадеживало.
Мы бесцельно бродили по городу, и почему-то я все время
вспоминал ключика, так здесь и не побывавшего.
А он так часто о нем мечтал. Впрочем, кто из нашего брата,
начиная с Александра Сергеевича, не мечтал о Париже?
Ключик никак не мог поверить, что я собственными глазами
видел Нотр-Дам. Тут уж он мне не скрываясь завидовал.
Он был не только любителем красивых фамилий, но также и
большим фантазером. Кроме того, у него была какая-то тайная теория узнавать
характер человека по ушам. Уши определяли его отношение к человеку. Дурака он
сразу видел по ушам. Умного тоже. Честолюбца, лизоблюда, героя, подхалима,
эгоиста, лгуна, правдолюбца, убийцу – всех он узнавал по ушам, как графолог
узнает характер человека по почерку. Однажды я спросил его, что говорят ему мои
уши. Он помрачнел и отмолчался. Я никогда не мог добиться от него правды.
Вероятно, он угадывал во мне что-то ужасное и не хотел говорить. Иногда я ловил
его мимолетный взгляд на мои уши.
Бунин говорил, что у меня уши волчьи.
Ключик ничего не говорил. Так я никогда и не узнаю, что
ключику мои уши открыли какую-то самую мою сокровенную тайну, а именно то, что
я не талантлив. Ключик не хотел нанести мне эту рану.
Он был мнителен и всегда подозревал в себе какую-нибудь
скрытую, смертельно неизлечимую болезнь. Одно время он был уверен, что у него
проказа. Он сжимал кулаки и протягивал их мне:
– Посмотри. Неужели тебе не ясно, что у меня начинается
проказа?
– Где ты видишь проказу?
– Узлики! – кричал он.
– Что за узлики?
– Видишь эти маленькие белые узелочки между косточками моих
пальцев?
– Ну, вижу. Так что же?
– Это узлики, – говорил он таинственно, – первый признак
проказы. Узлики!
Слово «узлики» он произносил с особым зловещим значением. Не
узелочки, а именно узлики.
Однажды под зловещим знаком узликов прошел целый месяц:
ключик ждал проказы и был в отчаянии, что проказа не проявилась.
Еще одно слово в течение довольно долгого времени владело
ключиком. Совершенно невинное слово «возчики». Но оно приобрело зловещий
оттенок. И нe без основания. Когда ключик женился и обзавелся собственной жилой
площадью, понадобилось пианино. Его жена была музыкантшей. Взяли напрокат
пианино и, конечно, никогда в срок не платили за него. Тогда прокатная контора
присылала напоминание, что если в недельный срок долг не будет погашен, то за
инструментом пришлют возчиков. Об этом забывалось, и через неделю действительно
приезжали возчики. И начиналась паника и крики:
– Приехали возчики!
Иногда беда разражалась внезапно. Входил бледный ключик и
восклицал:
– Возчики приехали!
Начинались поиски денег. Неприятность улаживалась. Под
пальцами ключиковой жены снова начинал звенеть турецкий марш Моцарта. А через
некоторое время безоблачной жизни вдруг, неожиданно, как молния, как смерть,
раздавался тревожный крик:
– Возчики приехали!
Ключика можно было разбудить среди ночи, и он кричал:
– Что, возчики приехали?
Однажды в редакцию «Гудка» в разгар рабочего дня вошла
подавленная жена ключика. На ней было нарядное черное бархатное платье. Он
посмотрел на ее побледневшее лицо с янтарными глазами и сразу догадался:
– Что? Возчики приехали?
В конце концов возчики однажды-таки увезли инструмент. Но
ключик заплатил долг, и возчики привезли пианино обратно.
Помнится также крылатое выражение ключика: железные пальцы
идиота.
Был такой сорт людей, говорунов и себялюбцев, которые, как
бы силой заставляя себя слушать, тыкали в собеседника двумя твердыми вытянутыми
пальцами в плечо, в грудь, в солнечное сплетение:
– Слушай, что я тебе говорю. Слушай! Слушай!
Это у ключика называлось железные пальцы идиота. По-моему,
блестяще.
Во время первого шахматного турнира в Москве, в разгар
шахматного безумия, когда у всех на устах были имена Капабланки, Ласкера,
Боголюбова, Рети и прочих, а гостиницу «Метрополь», где происходили матчи на
мировое первенство, осаждали обезумевшие любители, ключик сказал мне:
– Я думаю, что шахматы игра несовершенная. В ней не хватает
еще одной фигуры.
– Какой?
– Дракона.
– Где же он должен стоять? На какой клетке?
– Он должен находиться вне шахматной доски. Понимаешь: вне!
– И как же он должен ходить?
– Он должен ходить без правил. Он может съесть любую фигуру
Игрок в любой момент может ввести его в дело и сразу же закончить партию матом.
– Позволь… – пролепетал я.
– Ты хочешь сказать, что это чушь. Согласен. Чушь. Но чушь
гениальная. Кто успеет первый ввести в бой дракона и съесть короля противника,
тот и выиграл. И не надо тратить столько времени и энергии на утомительную
партию. Дракон – это революция в шахматах!
– Бред!
– Как угодно. Мое дело предложить.
В этом был весь ключик.
…но вдруг наискось, во всю длину Елисейских полей от
каштановой рощи до Триумфальной арки подул страшно сильный северный ветер,
по-зимнему острый, насквозь пронизывающий. Небо потемнело, покрытое сумрачным
плащом Воланда, и даже, кажется, пронеслось несколько твердых снежинок. Нас
всюду преследовала зима, от которой мы бежали. Ледяной дождь пополам со снегом
бил в лицо, грудь, спину, грозя воспалением легких, так как мы были одеты очень
легко, по-весеннему.
