Альбинос толкнул тяжелую дверь, и в вагон дунуло свежим
ветром, мокрым снегом, мазутом.
– Восемь часов, а едва засерело, – вздохнул
офицер, ни к кому не обращаясь, и спустился на ступеньку.
Поезд еще не остановился, еще скрипел и скрежетал тормозами,
а по платформе к салон-вагону уже спешили двое: один низенький, с фонарем,
второй высокий, узкий, в цилиндре и широком щегольском макинтоше с пелериной.
– Вот он, специальный! – крикнул первый (судя по
фуражке, станционный смотритель), оборотясь к спутнику.
Тот остановился перед открытой дверью, и спросил офицера,
придерживая рукой цилиндр:
– Вы Модзалевский? Адъютант его
в-высокопревосходительства?
В отличие от железнодорожника заика не кричал, однако его
спокойный, звучный голос без труда заглушил вой пурги.
– Нет, я начальник охраны, – ответил белобрысый,
пытаясь разглядеть лицо франта.
Лицо было примечательное: тонкое, строгое, с аккуратными
черными усиками, на лбу решительная вертикальная складка.
– Ага, штабс-ротмистр фон 3-Зейдлиц, отлично, –
удовлетворенно кивнул незнакомец, впрочем тут же представившийся. –
Фандорин, чиновник особых п-по-ручений при его сиятельстве м-московском
генерал-губернаторе. Полагаю, вам обо мне известно.
– Да, господин статский советник, мы получили шифровку,
что в Москве за безопасность Ивана Федоровича будете отвечать вы, но я полагал,
что вы встретите нас на вокзале. Поднимайтесь, поднимайтесь, а то в тамбур
заметает.
Статский советник на прощанье кивнул смотрителю, легко
взбежал по крутым ступенькам и захлопнул за собой дверь. Сразу стало тихо и
гулко.
– Вы уже на т-территории Московской г-губернии, –
объяснил чиновник, сняв цилиндр и стряхивая снег с тульи. При этом
обнаружилось, что волосы у него черные, а виски, несмотря на молодость,
совершенно седые. – Тут начинается моя, т-так сказать, юрисдикция. Мы
простоим в К-Клину по меньшей мере часа д-два – впереди расчищают занос. Успеем
обо в-всем договориться и распределить обязанности. Но с-сначала мне нужно к его
высокопревосходительству, п-представиться и передать с-срочное сообщение. Где
можно раздеться?
– Пожалуйте в караульную, там вешалка.
Фон Зейдлиц провел чиновника сначала в первую комнату, где
дежурили охранники в цивильном, а после того, как Фандорин снял макинтош и
бросил на стул подмокший цилиндр, и во вторую.
– Мишель, это статский советник Фандорин, –
объяснил начальник охраны подполковнику. – Тот самый. Со срочным
сообщением для Ивана Федоровича.
Мишель встал.
– Адъютант его высокопревосходительства Модзалевский.
Могу ли я взглянуть на ваши документы?
– Р-разумеется. – Чиновник достал из кармана
сложенную бумагу, протянул адъютанту.
– Это Фандорин, – подтвердил начальник
охраны. – В шифровке был словесный портрет, я отлично запомнил.
Модзалевский внимательно рассмотрел печать и фотографию,
вернул бумагу владельцу.
– Хорошо, господин статский советник. Сейчас доложу.
Минуту спустя чиновник был допущен в царство мягких ковров,
голубого света и красного дерева. Он вошел, молча поклонился.
– Здравствуйте, господин Фандорин, – добродушно
пророкотал генерал, успевший сменить бархатную курточку на военный
сюртук. – Эраст Петрович, не так ли?
– Т-так точно, ваше высокопревосходительство.
– Решили встретить подопечного на дальних подступах?
Хвалю за усердие, хоть и считаю всю эту суету совершенно излишней. Во-первых,
мой выезд из Санкт-Петербурга был тайным, во-вторых, господ революционеров я
нисколько не опасаюсь, а в-третьих, на все воля Божья. Раз до сих пор уберег
Господь Храпова, стало быть, еще нужен Ему старый вояка. – И генерал,
который, выходит, и был тот самый Храпов, набожно перекрестился.
– У меня д-для вашего высокопревосходительства
сверхсрочное и с-совершенно к-конфиденциальное сообщение, – бесстрастно
произнес статский советник, взглянув на адъютанта. – Извините,
п-подполковник, но такова п-полученная мною инструкция.
– Ступай, Миша, – ласково велел сибирский
генерал-губернатор, названный в заграничной газете палачом и сатрапом. –
Самовар-то готов? Как с делом покончим, позову – чайку попьем. – А когда
за адъютантом закрылась дверь, спросил. – Ну, что там у вас за тайны?
Телеграмма от государя? Давайте.
Чиновник приблизился к сидящему вплотную, сунул руку во
внутренний карман касторового пиджака, но тут его взгляд упал на запрещенную
газету с отчерченной красным статьей. Генерал перехватил взгляд статского
советника, насупился.
– Не оставляют господа нигилисты Храпова своим
вниманием. Нашли „палача“! Вы ведь, Эраст Петрович, тоже, поди, всякой ерунды
про меня наслушались? Не верьте, врут злые языки, всё шиворот-навыворот
перекручивают! Не секли ее в моем присутствии до полусмерти звери-тюремщики,
клевета это! – Было видно, что злополучная история с повесившейся
Иванцовой попортила его высокопревосходительству немало крови и до сих пор не
дает ему покоя. – Я честный солдат, у меня два „Георгия“ – за Севастополь
и за вторую Плевну! – горячась, воскликнул он. – Я ведь девчонку,
дуру эту, от каторги уберечь хотел! Ну, сказал ей на „ты“, эка важность. Я же
по-отечески! У меня внучка ее возраста! А она мне, старому человеку,
генерал-адъютанту, пощечину – при охране, при заключенных! За это мерзавке по
закону десять лет каторги следовало! А я велел только посечь и хода делу не
давать. Не до полусмерти пороть, как после в газетках писали, а влепить десяток
горячих, в полсилы! И не тюремщики секли, а надзирательница. Кто ж знал, что
эта полоумная Иванцова руки на себя наложит? Ведь не дворянских кровей,
мещаночка обыкновенная, а такие нежности! – Генерал сердито махнул. –
Теперь ввек не отмоешься. После другая такая же дура в меня стреляла. Я писал
его величеству, чтоб не вешали ее, но государь был непреклонен. Собственноручно
на прошении начертал: „Кто на моих верных слуг меч поднимает, тому никакой
пощады“. – Храпов растроганно заморгал, в глазах блеснула стариковская
слеза. – Устроили травлю, будто на волка. А ведь я как лучше хотел… Не
понимаю, хоть режьте, не понимаю!
Генерал-губернатор сокрушенно развел руками, а брюнет с
седыми висками внезапно сказал на это, причем безо всякого заикания:
– Где вам понять, что такое честь и человеческое
достоинство. Ничего, вы не поймете, так другим псам урок будет.
