– Смольянинов, соединитесь с Гнездниковским! –
приказал Пожарский, поднимаясь. – Хотя нет. Тут телефон не годится. Эраст
Петрович, Сергей Витальевич, едем!
Казенные сани рванули от подъезда, взметнув снежную пыль.
Оглянувшись, Фандорин заметил, как следом от противоположного тротуара трогают
еще одни санки, попроще. В них двое мужчин в одинаковых меховых картузах.
– Не беспокойтесь, Эраст Петрович, – засмеялся
князь. – Это не террористы, а совсем наоборот. Мои ангелы-хранители. Не
обращайте внимания, я уж к ним привык. Начальство приставило – после того, как
господа из БГ мне на Аптекарском острове чуть дырок не понаделали.
Толкнув дверь в кабинет Бурляева, вице-директор с порога
объявил:
– Подполковник, я отстраняю вас от управления
Отделением вплоть до особого распоряжения министра. Временным начальником
назначаю титулярного советника Зубцова.
Бурляев и Мыльников были застигнуты внезапным вторжением у
стола, на котором была разложена какая-то схема.
Решительное заявление Пожарского они встретили по-разному:
Евстратий Павлович в несколько мягких, кошачьих шажков ретировался к стеночке,
Петр Иванович же, напротив, не тронулся с места и лишь по-бычьи наклонил
голову.
– Руки коротки, господин полковник, – рыкнул
он. – Вы, кажется, назначены временно исполнять должность начальствующего
Жандармским управлением? Вот и исполняйте, а я Жандармскому управлению не
подчиняюсь.
– Вы подчиняетесь мне как вице-директору Департамента
полиции, – зловеще тихим голосом напомнил князь.
Выпученные глаза подполковника блеснули.
– Я вижу, в моем ведомстве отыскался иуда. – Он
ткнул пальцем в бледного, застывшего в дверях Зубцова. – Да только на моих
костях вам, сердечный друг Сергей Витальевич, карьеры не сделать. Не на ту
лошадку поставили. Вот! – Он достал из кармана листок и торжествующе
помахал им в воздухе. – Сорок минут как получено! Депеша от самого
министра. Я обрисовал положение и послал запрос, могу ли проводить
разработанную операцию по арестованию террористической Боевой Группы. Читайте,
что пишет его высокопревосходительство: „Подполковнику отдельного корпуса
жандармов Бурляеву. Молодцом. Действуйте по своему усмотрению. Взять подлецов
живыми или мертвыми. Бог в помочь. Хитрово“. Так что извините, ваше
сиятельство, на сей раз обойдемся без вас. Вы с вашими психологиями уже знатно
отличились, когда Рахмета профукали.
– Петр Иваныч, ведь если в лоб пойдем, именно что
мертвыми возьмем, а не живыми, – подал вдруг голос доселе молчавший
Мыльников. – Народец отчаянный, будет палить до последнего. А хорошо бы
живьем. И своих жалко, чай, не одного положим. Место вокруг будки голое,
пустырь. Скрытно не подойдешь. Может, все-таки выждем, пока они сами оттуда
полезут?
Сбитый ударом с тыла, Бурляев резко повернулся к своему
помощнику.
– Евстратий Павлович, я своего решения не переменю.
Будем брать всех, кто там есть. А про голое место мне объяснять не нужно, не
первый год аресты произвожу. Для того и полуночи ждем. В одиннадцать вот здесь,
на Марьинском, фонари гасят, совсем темно станет. Выйдем цепочкой из пакгаузов
и со всех четырех сторон к дому. Я сам первый пойду. Возьму с собой Филиппова,
Гуськова, Ширяева и этого, как его, здоровенный такой, с бакенбардами…
Сонькина. Они сразу дверь вышибут и внутрь, за ними я, потом еще четверо, кого
назначите, нервами покрепче, чтоб с перепугу в спину нам палить не начали. А
прочие останутся вот тут, по периметру двора. И никуда они, голубчики, у меня
не денутся. Возьму тепленькими.
Пожарский хранил потерянное молчание, очевидно, так и не
оправившись от министрова вероломства, так что последнюю попытку образумить
зарвавшегося подполковника предпринял Эраст Петрович.
– Вы делаете ошибку, Петр Иванович. Послушайте
г-господина Мыльникова. Арестуйте их, когда будут уходить.
– Уже сейчас по складам вокруг пустыря сидят тридцать
филеров и два взвода полиции, – сказал Бурляев. – Если террористы
соберутся уходить засветло, тем лучше – как раз попадут к моим в лапы. А если
останутся ночевать – ровно в полночь я приду за ними сам. И это мое последнее
слово.
Глава десятая
Грину пишут
Солнце медленно переползало по небу, даже в высшей точке
подъема далеко не отрываясь от плоских крыш. Грин сидел у окна, не шевелился,
смотрел, как светило проходит свой сокращенный зимний маршрут. Педантичному
кружку оставалось уже совсем недалеко до конечного пункта – темной громады
зернохранилища, когда на пустынной дорожке, что вела от путей к Марьинскому
проезду, появилась приземистая фигура.
Место все-таки неплохое, хоть тесно и клопы, подумал – Грин.
С самого полудня это был первый прохожий, а так ни души, только маневровый
паровозик сновал туда-сюда, растаскивая вагоны.
Идущему солнце светило в спину, и кто это, стало видно,
только когда человек повернул к будке.
Матвей, хозяин.
Что это он? Говорил, что смена до восьми, а сейчас только
пять.
Вошел, вместо приветствия кивнул. Лицо хмурое, озадаченное.
– Вот, это вроде как вам…
Грин взял у него помятый конверт. Прочел надпись печатными
буквами, чернила фиолетовые. „Г-ну Грину. Срочно“.
Коротко взглянул на Матвея.
– Откуда?
– Ляд его знает. – Тот сделался еще
сумрачней. – Сам не пойму. В кармане тулупа сыскалось. В депо был, в
контору вызывали. Народу вокруг много терлось, любой сунуть мог. Я так думаю,
уходить вам надо. Где паренек, третий ваш?
Грин разорвал конверт, уже зная, что там увидит:
машинописные строки. Так и есть.
Дом обложен со всех сторон. Полиция не уверена, что вы
внутри, поэтому выжидает. Ровно в полночь будет штурм. Если сумеете прорваться,
есть удобная квартира: Воронцово поле, дом Ведерникова, № 4.
ТГ
Сначала чиркнул спичкой, сжег записку и конверт. Пока
смотрел на огонь, считал пульс. Когда ток крови восстановил нормальную
ритмичность, сказал.
– Идите медленно, будто назад в депо. Не оглядывайтесь.
Вокруг полиция. Если арестуют – пусть. Скажете, что меня нет, вернусь к ночи.
Но арестуют вряд ли. Скорее пропустят и приставят хвост. Надо оторваться и
уходить. Скажете товарищам, что я велел вас на нелегальное.
Хозяин и в самом деле оказался крепок. Постоял немного, ни о
чем не спросил. Вынул из сундука какой-то узелок, сунул под тулуп и не торопясь
зашагал по дорожке обратно к Марьинскому.
