Ощущение полета показалось Эрасту Петровичу отвратительным.
Желудок предпринял попытку выскочить через горло, а легкие замерли, не в силах
произвести ни вдох, ни выдох, но всё это было несущественное. Главное –
считать.
На „пять“ Фандорин что было сил ударил ногами назад, ощутил
обжигающее прикосновение твердой поверхности и сделал относительно несложную
фигуру „Атакующая змея“, именуемую в европейском цирке двойным сальто.
„Наму Амида Буцу
[7]
“, – успел мысленно
произнести Фандорин, прежде чем перестал что-либо видеть и слышать.
Потом ощущения пробудились, но не все: было очень холодно,
нечем дышать и все равно ничего не видно. Эраст Петрович в первый миг
испугался, что из-за молитвы угодил в буддийский Ледяной ад, где всегда холодно
и темно. Но в Ледяном аду вряд ли знали по-русски, а глухие голоса, доносившиеся
откуда-то из-под небес, говорили именно на этом языке.
– Шварц, где он? Как сквозь землю провалился.
– Вон он! – закричал другой голос, совсем молодой
и звонкий. – В сугробе лежит! Просто отлетел далеко.
Только теперь оглушенный падением Фандорин понял, что не
умер и не ослеп, а, действительно, лежит лицом вниз в глубоком сугробе. Глаза,
рот и даже нос забиты снегом, отчего невозможно дышать и темнота.
– Уходим, – решили наверху. – Если не сдох,
так все кости переломал.
И в поднебесье стало тихо.
Если и переломал, то не все – это статский советник понял,
когда сумел подняться сначала на четвереньки, а затем и в полный рост. То ли
наука Крадущихся спасла, то ли Будда Амида, а вернее всего – кстати
подвернувшийся сугроб.
Шатаясь, пересек, двор, через подворотню выбрался в
Звонарный переулок – прямо в объятья городовому.
– Осподи, совсем с ума посходили! – ахнул тот,
увидев облепленного снегом голого человека. – Палят почем зря, в снегу
телешом купаются! Ну, господин хороший, ночевать тебе в околотке.
Эраст Петрович еще немного пошатался, держась за отвороты
жесткой, заиндевевшей шинели, и стал медленно оседать.
Глава двенадцатая
Жирафы
С переездом на новую квартиру возникли сложности –
полицейские шпионы прочесывали Москву таким частым гребнем, что обращаться за
помощью к сочувствующим сделалось слишком опасно. Поди угадай, за кем из них
установлена слежка.
Решили остаться на Воронцовом поле, тем более что возникло и
еще одно соображение. Если ТГ так хорошо осведомлен о планах жандармов, то
зачем затруднять ему сношения с группой? Кто бы ни был этот таинственный
корреспондент и какие бы цели ни преследовал, ясно, что это союзник, и союзник
поистине бесценный.
Вечерняя операция в Петросовских банях прошла из рук вон
плохо. Во-первых, потеряли Гвоздя, убитого наповал пулей полицейского
вице-директора. Этот сверхъестественно увертливый господин вновь ушел, хотя
Грин лично возглавил погоню. Со статским советником Фандориным тоже получилось
неаккуратно. Емеля, Шварц и Нобель должны были спуститься во двор и добить его.
Глубокий снег мог смягчить падение. Вполне возможно, что чиновник особых
поручений отделался пустяками вроде переломанных ног и отбитых почек.
Еще вчера вечером, когда Боевая Группа, пополнившаяся за
счет проверенных в деле с эксом москвичей, готовилась к акции в Петросовских
банях, Игла принесла химикаты от Аронзона и взрыватели. Поэтому сегодня Грин
занялся пополнением арсенала – устроил в кабинете лабораторию. Горелку для
разогревания парафина изготовил из керосиновой лампы, для перемолки пикриновой
кислоты приспособил кофейную мельницу, роль реторты выполняла склянка из-под
оливкового масла, а из самовара получился сносный перегонник. Снегирь готовил
корпуса и начинял шурупами.
Остальные отдыхали. Емеля все читал своего „Монте-Кристо“ и
лишь изредка заглядывал в кабинет, чтобы поделиться эмоциями от прочитанного.
От новичков же – Марата, Бобра, Шварца и Нобеля – все равно проку не было. Они
устроились на кухне биться в карты. Играли всего лишь на щелчки по лбу, но
азартно – с шумом, гоготом и криком. Это было ничего. Ребята молодые, веселые,
пусть позабавятся.
Работа по составлению гремучей смеси была кропотливая, на
много часов и требовала полнейшей концентрации внимания. Одно неверное
движение, и квартира взлетит на воздух вместе с чердаком и крышей.
В третьем часу пополудни, когда процесс был наполовину
закончен, раздался телефонный звонок.
Грин снял слуховую трубку и подождал, что скажут.
Игла.
– Приват-доцент заболел, – озабоченно проговорила
она. – Очень странно. Вернувшись от вас, я на всякий случай посмотрела на
его окна в бинокль – вдруг его химическое пожертвование не осталось
незамеченным. Смотрю – шторы задернуты. Алло, – вдруг сбилась она,
обеспокоенная молчанием. – Это вы, господин Сивере?
– Да, – ответил он спокойно, вспомнив, что
сдвинутые шторы означают „провал“. – Утром? Почему не сообщили?
– Зачем? Если взят, все равно не поможешь. Только хуже
бы сделали.
– Тогда почему сейчас?
– Пять минут назад одна штора отодвинулась! –
воскликнула Игла. – Я немедленно протелефонировала на Остоженку, спросила
профессора Брандта, как уговорено. Аронзон сказал: „Вы ошиблись, это другой
номер“. И еще раз повторил, словно просил поторопиться. Голос жалкий, дрожащий.
Условная фраза означала, что Игла должна придти одна – это
Грин запомнил. Что же такое могло случиться с Аронзоном?
– Схожу сам, – сказал он. – Проверю.
– Нет, вам нельзя. Слишком большой риск. И, главное,
из-за чего? Ну что ему может грозить, а вас нужно беречь. Я отправляюсь на
Остоженку, потом буду к вам.
– Хорошо.
Он вернулся в импровизированную лабораторию, но
сосредоточиться на деле не получалось, мешала нарастающая тревога.
Странная история: сначала сигнал провала, потом вдруг
срочный вызов. Нельзя было посылать Иглу. Ошибка.
– Выйду, – сказал он Снегирю, поднимаясь. –
Есть дело. Емеля за старшего. Смесь не трогать.
– Можно с тобой? – вскинулся Снегирь. – Емеля
читает, эти в карты режутся, а мне что? Банки я все подготовил. Скучно.
Грин подумал и решил: пусть. Если что – хоть товарищей предупредит.
– Хочешь – идем.
Посмотреть с улицы – всё было чисто.
Сначала проехали мимо на извозчике, разглядывая окна. Ничего
подозрительного. Одна штора задвинута.
