Грин подпрыгнул, коснулся пальцами края ямы, но ухватиться
было не за что. Тут обнаружилось, что при падении он уронил револьвер, и искать
его в этой снежной каше представлялось делом долгим, а возможно, и безнадежным.
Неважно, только бы выбраться.
Он принялся остервенело утрамбовывать снег – руками, ногами,
даже ягодицами. И тут вдруг пальба прекратилась.
От этой тишины Грину впервые за долгие годы стало страшно. А
он думал, что никогда больше не ощутит этого знобкого, стискивающего сердце
чувства.
Неужели все? Так быстро?
Он влез на утоптанный снег, высунул из ямы голову, но сразу
присел. К ограде густой цепью шли люди в штатском, держа в руках дымящиеся
карабины и револьверы.
Даже не застрелишься – не из чего. Сиди, как угодивший в яму
волк, и жди, пока вытащат за шиворот.
Опустился на корточки, стал лихорадочно шарить в снегу.
Только бы найти, только бы найти. Большего счастья Грин сейчас вообразить не
мог.
Бесполезно. Револьвер, наверное, где-то там, на самом дне.
Грин развернулся и вдруг увидел черную дыру, уходившую
куда-то вбок. Не раздумывая, шагнул в нее и понял, что это подземный ход:
узкий, чуть выше человеческого роста, пропахший мерзлой землей.
Удивляться было некогда.
Он побежал в темноту, наталкиваясь плечами на стенки лаза.
Довольно скоро, шагов через пятьдесят, впереди забрезжил
свет. Грин убыстрил бег и вдруг оказался в разрытой траншее. Она была огорожена
досками, сверху над ней нависала каменная стена дома и вывеска „Мёбиус и
сыновья. Колониальные товары“.
Тут Грин вспомнил: в переулке, что выводил к скверу, была
какая-то канава, а по краям – наскоро сколоченная изгородь. Вот оно что.
Он выбрался из ямы. В переулке было пусто, но из сквера
доносился гул множества голосов.
Прижался к стене дома, выглянул.
Люди в штатском сволакивали тела на аллею. Грин увидел, как
двое филеров тащут за ноги какого-то полицейского и не сразу понял, кто это,
потому что полы завернувшейся шинели прикрывали убитому лицо. Из-за отворота
выпала пухлая книжка в знакомом переплете. „Граф Монте-Кристо“. Емеля взял с
собой на акцию – боялся, вдруг не доведется вернуться на квартиру, и он не
узнает, отомстил граф иудам или нет.
– Чего это, а? – раздался сзади напуганный голос.
Из подворотни высовывался дворник. В фартуке, с бляхой.
Посмотрел на засыпанного снегом человека с остановившимися
глазами и виновато пояснил:
– Я ничего, сижу, не высовываюсь, как велено. Это вы
кого, а? Хитровских? Или бонбистов?
– Бомбистов, – ответил Грин и быстро пошел по
переулку.
Времени было совсем мало.
– Уходим, – сказал он открывшей дверь Игле. –
Быстрее.
Она побледнела, но ни о чем спрашивать не стала – сразу
кинулась обуваться.
Грин взял два револьвера, патроны, банку с гремучей смесью и
несколько взрывателей. Готовые корпуса пришлось оставить.
Только когда спустились на улицу и благополучно свернули за
угол, стало ясно, что квартира не обложена. Видно, полиция была уверена, что БГ
сама придет в капкан, и решила воздержаться от наружного наблюдения, чтобы
ненароком себя не выдать.
– Куда? – спросил Грин. – В гостиницу нельзя.
Будут искать.
Поколебавшись, Игла сказала:
– Ко мне. Только… Ладно, сам увидишь.
Извозчику велела везти на Пречистенку, к дому графа
Добринского.
Пока ехали, Грин вполголоса рассказал, что произошло в
Брюсовском. Лицо у Иглы было неподвижное, но по щекам одна за другой катились
слезы.
Сани остановились у старинных чугунных ворот, украшенных
короной. За оградой виднелся двор и большой трехэтажный дворец, когда-то,
наверное, пышный и нарядный, а ныне облупившийся и явно заброшенный.
– Там никто не живет, двери заколочены, – словно
оправдываясь, объяснила Игла. – Как отец умер, я всех слуг отпустила. А
продать его нельзя. Отец завещал дом моему сыну. Если будет. А если не будет,
то после моей смерти – управе Георгиевского ордена…
Значит, про невесту Фокусника говорили правду, что графская
дочь, рассеянно подумал Грин, чей мозг потихоньку начинал подбираться к главному.
Игла повела его мимо запертых ворот, вдоль решетки к
маленькой пристройке с мезонином, выходившей крыльцом прямо на улицу.
– Здесь когда-то семейный лекарь жил, – сказала
Игла. – А теперь я. Одна.
Но он уже не слушал.
Не глядя по сторонам прошел за ней через какую-то комнату,
даже не посмотрев по сторонам. Сел в кресло.
– Что же теперь делать? – спросила Игла.
– Мне нужно подумать, – ровным голосом ответил
Грин.
– А можно я посижу рядом? Я не буду мешать…
Но она мешала. Ее мягкий, бирюзовый взгляд не давал мысли
организоваться, в голову лезло второстепенное и вовсе ненужное.
Усилием воли Грин заставил себя не сбиваться с прямой линии,
сосредоточиться на насущной задаче.
Насущная задача называлась ТГ. Кроме Грина решить ее было
некому.
Чем же он располагал?
Только хорошо тренированной памятью.
К ней и следовало обратиться.
Всего ТГ прислал восемь писем.
Первое – про екатериноградского губернатора Богданова.
Поступило вскоре после неудачного покушения на Храпова, 23 сентября минувшего
года. Нивесть откуда появилось на обеденном столе конспиративной квартиры на
Фонтанке. Напечатано на машине „ундервуд“.
Второе – про жандармского генерала Селиванова. Само собой
обнаружилось в кармане Гринова пальто 1 декабря минувшего года. Дело было на
партийной „свадьбе“. Пишущая машина – снова „ундервуд“.
Третье – про Пожарского и неведомого „важного агента“,
который оказался членом заграничного ЦК Стасовым. Нашлось на полу в прихожей
квартиры на Васильевском 15 января. Пишущая машина та же.
Четвертое – про Храпова. На колпинской даче. Емеля подобрал
записку, обернутую камнем, под открытой форточкой. Это было 16 февраля. ТГ
опять воспользовался „ундервудом“.
Итак, первые четыре письма были получены в Петербурге,
причем между первым и последним миновало почти пять месяцев.
В Москве же ТГ залихорадило: за четыре дня – четыре
послания.
